Но… нет, ещё рано! Медленно ступая по серому коридору доллгауза в комнату, где её сейчас запрут, отсекая от внешнего мира, Жаклин уже знала, что она будет делать. План в её голове созрел быстро, как и всегда в моменты опасности: оставалось лишь обмозговать детали. И тогда, когда она хорошо подготовится… — посмотрим, кто будет смеяться последним, благородные дамы и господа!
========== О том, как полезно мужчине иногда противостоять соблазну. И о последствиях обратного. ==========
В день похорон князя Оболенского небо вдруг разразилось дождём, несмотря на то, что на дворе трещал мороз. Дома, мостовые, лавки, голые деревья и кусты — всё моментально покрывалось толстым слоем льда. Лошади, запряжённые в кареты и сани, скользили и спотыкались на льду, что ещё больше замедляло траурную процессию.
Народу на отпевании было столько, что Казанский собор едва вместил всех, кто пришёл проводить Владимира Кирилловича в последний путь. Казалось, весь высший свет был здесь, тем более, что в соборе присутствовали император и цесаревич. Не только дамы прикладывали платочки к покрасневшим глазам — множество ветеранов Отечественной войны, которые воевали когда-то вместе с князем, искренне плакали, сожалея о скоропостижной кончине такого светлого, доброго и благородного человека. Все друзья и знакомые любили Владимира Кирилловича и скорбели о его смерти.
Молодая вдова, с головы до ног облачённая в чёрное, стояла у гроба мужа, бледная и исхудавшая, словно призрак. Казалось, что она держится на ногах из последних сил. С одной стороны её бережно поддерживал под локоть отец, а с другой — брат. Княгиня Оболенская недаром опасалась, что похороны мужа станут для неё жестоким испытанием.
С той ужасной ночи, когда он так внезапно скончался, Адель никак не могла заставить себя уснуть, даже после того, как отец забрал их с малышкой Софи в свой особняк. Стоило ей закрыть глаза, как перед ней с пугающей ясностью вставал образ мужа, и Адель тут же вскакивала с постели, дрожа от страха. После нескольких неудачных попыток уснуть, она накинула халат и тёплую шаль, взяла в руки свечу, и до утра медленно бродила по отцовскому дому, бесцельно переходя из комнаты в комнату, чем до смерти перепугала Таню, которая проснулась посреди ночи и не обнаружила свою барыню в постели. До самых похорон, которые состоялись на четвёртый день после смерти князя, его молодая вдова не сомкнула глаз и на минуту.
С питанием дела обстояли не лучше, чем со сном: Адель не могла заставить себя проглотить ни кусочка, только пила воду и травяной отвар, который готовила Таня. Она исхудала за эти дни, побледнела и осунулась, вызывая у близких тревогу своим бездонным горем. Отец, Мишель, Ольга, Таня — все пытались уговорить её немного поесть и вздремнуть хоть часок, но Адель была не в состоянии сделать ни то, ни другое. Чувство вины пожирало её, подобно пламени, не давая и минуты покоя. И только время, проведённое с дочерью, становилось небольшой отдушиной, хотя малышка теперь чаще капризничала, чувствуя душевную рану своей матери.
Воспоминания о совместной жизни с мужем мучили Адель и днём, и ночью. Их свадьба, поездка в Италию, рождение Софи, жизнь в Неаполе, потом в Париже и Ницце… и повсюду Владимир Кириллович был рядом с нею, поддерживал, шутил, отвлекал разговорами. Пока ещё она легко могла припомнить его голос, смех, добрые серые глаза, но острота этих воспоминаний неизбежно померкнет со временем, как будто и не было на свете этого великодушного человека, которому она принесла столько несчастий. Когда князь был жив, она и подумать не могла, что так привязана к нему, хоть это чувство было далеко от того, что жена должна бы испытывать к мужу.
Ах, если бы только она смогла сделать над собой усилие и хотя бы попытаться полюбить его! Ну, что ей стоило, в конце концов? Стать женой Александра Бутурлина ей всё равно не суждено, так для чего тогда было так глупо хранить ему верность? Адель мучилась, вспоминая, как отталкивала мужа, вынуждала его страдать от неразделённой любви. Как она могла быть такой жестокой?
Она молилась за его душу ночами, пытаясь с помощью молитвы заглушить голос совести, но тщетно. Молитвы не помогали облегчить её терзания, а святой лик Богородицы глядел на неё с иконы строго и печально. К утру она с трудом поднималась с колен, чувствуя, что даже Бог не верит в её искреннее раскаяние.
А верила ли она сама? Адель было страшно забираться настолько глубоко в собственную душу, но не сделав этого, она никогда не обретёт покой снова.
Голая, неприкрытая правда была такова, что она хладнокровно использовала Владимира Кирилловича в своих целях, и никогда всерьёз не задумывалась о его чувствах и желаниях. Избалованная и эгоистичная, привыкшая к тому, что о ней всегда заботились, она просто позволила мужу занять место своего отца и продолжать опекать себя, словно он был обязан делать это. А ведь должна была ноги ему целовать за то, что помог ей в трудную минуту, не дал скандалу погубить её репутацию, принял чужого ребёнка, как своего… и в довершение всего ещё и полюбил её… такую упрямую гордячку!
Свою жестокость по отношению к мужу ей не оправдать никогда. И даже прими она постриг в монастыре, этот грех не отмолить, ибо он первый из семи смертных, и самый страшный — гордыня. За три дня Адель умудрилась довести себя почти до полного морального и физического истощения, несмотря на мольбы родных взять себя в руки и перестать винить в смерти князя.
Стоя в холодном соборе и зябко кутаясь в меховую накидку, молодая княгиня чувствовала себя такой слабой и несчастной, что казалось, будто и она сейчас отойдёт вслед за покойным мужем. Позади неё стояла Таня, держащая наготове пузырёк с нашатырём, на случай обморока своей госпожи.
Бутурлины стояли по другую сторону от гроба, и Александр беспомощно взирал на Адель, каждый раз сдерживая порыв подхватить её на руки и вынести на улицу. Он бросал сердитые взгляды на её отца и брата: неужели они не замечают, что она на грани обморока? Адель нужно вывести на свежий воздух, здесь, где всё пропахло ладаном, ей точно не станет лучше. Но, как ни переживал граф за любимую, он понимал, что она не может покинуть собор до конца отпевания. Она — вдова, и обязана отдать супругу последний долг.
После того, как князь Оболенский был с почестями похоронен на Новодевичьем кладбище и прошли пышные поминки, самые близкие родственники собрались в особняке Вяземских. Адель с дочкой пока решила остаться здесь — при одной мысли о том, чтобы вернуться в дом, где умер муж, у неё начиналась паника. Такой поступок княгини вызвал у дворни князя недовольный ропот — верные слуги считали, что место вдовы барина, как и его наследницы, в родовом особняке Оболенских.
За окном уже давно стемнело. Убитые горем родственники сидели в хорошо протопленной гостиной, куда подали горячий чай с пирогами. Переговаривались они негромко, но разговор то и дело затихал, постоянно возвращаясь к пережитому несчастью.
Адель опустилась в кресло у большой изразцовой печи и держала чашку чая, не замечая, как дрожат руки, до сих пор ледяные, будто она только что явилась с мороза. Она не прислушивалась к беседе, полностью уйдя в себя.
— Адель, дорогая, может быть тебе лучше прилечь? — раздался обеспокоенный голос Марии Александровны.
— Да, милая, ты слишком бледна, — тут же подхватила Ольга. — Так и потерять сознание не долго. Ты ничего не ешь и совсем не спишь, и так уже три дня. Нельзя же так!
— Я не могу оставаться одна, — тихо ответила Адель, окидывая родных виноватым взглядом.
Ей было стыдно за свою слабость, ведь настоящая княгиня должна оставаться стойкой и держать лицо при любых обстоятельствах; она никому не может показывать своё горе, свидетелями её слёз должны быть лишь стены будуара. Но Адель не могла заставить себя держаться, пока не могла… ей было очень страшно.