Знакомая фигура, быстрый взгляд. И вернуться. Обратно. В себя.
— Ты должна зайти к Вике. — Он смотрит на Аню, пытаясь подавить неприязнь. Не получается. Бесит. Дурочка. Мозги ей вправить бы. Ради Вики. Всё всегда ради неё… Всю дорогу молча. Потому что с ней говорить не о чем. За него всё скажут. И покажут наглядно, куда жизнь с игроком завести может. И на этом всё. Его альтруистическая миссия на этом закончится. Дальше сами пусть разбираются. У них теперь в семье Даня главный.
Верхняя губа сама наверх тянется. Зарычать бы сейчас от бессилия. Потому что на этот раз судьба победила. С таким ему тягаться не по силам. А хотелось бы?
Смог бы ты, Соколовский, чужого ребёнка воспитывать? И не просто чужого, Даниного?! Что скажешь? То-то же. Молчишь.
А ведь что страшного-то случилось? В чём помеха? Езжай к ней, забери, скажи то, что она услышать хочет. Хочет, не может не хотеть. Он ведь взгляд её видел. Загнанный. Обречённый. Словно в зеркало смотрелся.
Иди. Соверши поступок. Измени наконец жизнь. Свою. Её. И плевать на Даню. Пусть бесится. Пусть хоть застрелится. Главное — они вместе будут…
Нет.
Ты не сделаешь так никогда. И Вика на такое не пойдёт. Будет страдать, мучиться, жить с нелюбимым. И рожать ему детей. Ещё двоих. Или троих. Сколько там в мещанском Данином сознании для полного счастья надо?
Так что злись не на судьбу, Соколовский. У судьбы твоей вполне реальное имя.
Звонок Веры и просьба как нельзя кстати. Работа всегда отвлекает. Увлекает. Заставляет забыться. К тому же, работа не сложная. После всего, что уже ему раскрывать удавалось. Поклонники. Зависть. Фанатизм. Казалось бы — что может быть проще? А тут ещё и Жека с мальчишником. Хочется устроить ему всё по высшему, чтобы было, что вспомнить. Чтобы веселье было, пусть напускное, пусть не для Игоря.
Хочется праздника, гротескного, яркого. Шумного. Чтобы мысли заглушал. Что набатом в голове звучат несмотря ни на что.
Я беременна от Дани. Беременна. Беременна.
Простое слово. Желанное. Что было бы, если бы он отцом был?
Игорь вздыхает медленно, чувствуя, как волна, горячая, сладкая, по телу пробегает от затылка до кончиков пальцев. Счастье. Он был бы счастлив. На руках бы её носил. На полу в палате бы спал, каждое желание предугадывая. Опустился бы на колени и ноги её обнимал.
Если бы…
История не терпит сослагательного. Твоя история, Соколовский, уже написана. Ничего не изменить. Или?..
Он срывается из клуба душного, на улицу. Позвонить. Услышать её голос. Сказать, что ему всё равно. Что действительно всё равно, чей он. Или Игорь не сможет хорошим отцом стать? Сможет. И станет.
Гудки в трубке долгие. В противовес с сердцем, что стучит где-то в горле.
Возьми трубку, Вик. Возьми, послушай, что я тебе скажу. Прости, что ушёл тогда. Надо было сразу. Не ждать. Не обдумывать. Не давать опомниться. Сразу забирать. Потому что она — его. И только.
Трубка молчит. Не отвечает. Не пытайся изменить судьбу.
Резкий телефонный звонок заставляет едва ли не подпрыгнуть от неожиданности. Даня стоит за спиной. Так близко, что можно разглядеть безумие в расширенных зрачках.Которое сменяется счастьем. И Игорь отступает на шаг, понимая, кто звонит. И зачем.
Горько. Опять опоздал.
— Я стану отцом. — Даня медленно опускает руку с трубкой. Смотрит ошарашено. На лице улыбка. Робкая, но с каждым мгновением шире, ярче.
— Я стану отцом! — Вторая рука взлетает вверх, и Игорь с удивлением видит в ней пистолет. Как успел-то? Так быстро?
Звуки выстрелов рассекают воздух. А ему похоронным звоном отзываются. Соберись, Соколовский. Отыграй свою роль до конца. А потом хоть повесься. Не порть людям праздник.
Жека и Пряников поздравляют. Искренне. Счастливо смеются. А ему не вздохнуть. В горле ком. Всё.
Оформилось в слова то, что он сам себе шепотом говорил. Пути назад теперь нет. И вперёд тоже. Стой здесь, Соколовский. Посреди подворотни. Один.
Он уходит, не удержавшись, бросая взгляд на довольного Даню, что сейчас к ней поедет. Посреди ночи. Разбудит, сном пахнущую. Родную. Поцелует. А она улыбнётся ему сонно. Довольно.
Это тяжело. Дома можно не притворяться. Схватиться за голову, сжать крепче, будто это поможет. И замычать. Протяжно. Глухо.
Что дальше? Как дальше? Словно стержень вытащили, который его держал. В чём теперь смысл?
Игорь проводит по лицу рукой, удивлённо смотрит на мокрые пальцы. Всё так плохо? Даже вздохнуть тяжело. На сердце давит. Игорь жмурится. Крепко. До пламени зелёного перед глазами.
Соберись. Рука вслепую тянется к внутреннему карману. Достаёт глянцевый обрывок.
Он нехотя открывает глаза. Смотрит на фото. Соберись. Вспомни. Вспомни, ради чего ты всё это затеял. Вспомни, как мечтал выйти из тюрьмы и отомстить. Вспомни те полгода в аду, что всё в тебе изменили. Вспомни и соберись, мать твою! Что Родионова?! В сторону. Ты свой выбор давно сделал. Ещё тогда, когда в Игнатьева стрелял. Тогда надо было сопли на кулак наматывать. А теперь поздно.
Мысли о мести отрезвляют. Он справится. Со всем. Потому что по-другому не может. А Вика… Пусть будет счастлива. Без него. Просто счастлива.
На работе тихо, Пряников спит, открыв рот, по кабинету плывёт запах вчерашнего коньяка и водки. Жека с красными глазами цедит минерлку. Даня бодр и доволен. Но это сейчас не важно. Решения, ночью принятые, позволяют отодвинуть в сторону то, что здесь принято называть «личное».
— Как можно так ненавидеть и любить одновременно? — удивляется Жека, слушая рассказ о фанатах. Действительно, как?
— У меня же получается, — горько бросает Игорь прежде, чем понимает, что сказал это вслух. Хочется ударить себя. Больно. По лбу.
— Что? — Жека непонимающе смотрит, весь в мыслях о свадьбе. К лучшему.
— Тебя, говорю, люблю, Евгений, — выкручивается Игорь, открывая дверь. Не готов он к откровениям с Жекой. Да что там, ни с кем не готов. Сам переживёт. Не маленький.
Игорь ждёт вечера, заранее боясь его. Боясь того времени, когда снова окажется один на один с собой. С мыслями, от которых не спрятаться. Ждёт его с печальной обречённостью, жалея, что бросил пить.
И потому звонок от юриста радует. Хоть какое-то разнообразие. Новости. Повод для размышлений. Игнатьев пытается выкрутиться? Наивный. Думает, Игорь про него больше ничего не узнает? Так даже интереснее. Веселее, как сказал бы Стасик.
Кстати, вот и он. Лёгок на помине. Что опять, обдолбыш бешеный?
— Что, Игорёша, соскучился? — Даже голос бывшего друга другой. Чужой.
Маньяк обдолбаный.
— Не смей трогать Вику, сука! — Единственное, что его действительно беспокоит. И будет беспокоить всегда, как видно. А разве может быть иначе?
— Ну, зачем же ты так! — притворно удивляется Стас. — Я не повторяюсь. Мне твоя Родионова теперь без надобности. Да и тебе, думаю, тоже. Я о другом.
— Оставь Катю в покое! — Только не так! Если из-за него умрёт ещё один человек… Если это будет Катя… Как с этим жить потом?
И Игорь едет, вдавливая педаль в пол, стараясь не думать о смерти, что вокруг него круги наворачивает. О Лере в ванной, полной собственной крови. О Яне, с ровной аккуратной дырочкой во лбу. О Кате… Нет. Катя будет жить. Потому что это будет слишком. Даже для него.
Машину Катину он видит издалека, вокруг ожидаемо пусто. И злость, что несколько дней копилась, ищет выход.
Выйди сейчас, сука! Выйди, чтобы я проломил тебе череп! Чтобы смотреть, как твоя кровь по снегу расплывётся.
Игорь в бешенстве. От бессилия. От долбанного бессилия, мать твою! От того, что эта тварь опять всё контролирует! От того, что он снова так близко подобрался!
Вдали воют сирены, и Игорь понимает — ушёл. Точно ушёл. И Катя в порядке. Об угоне сообщила. Увидеть её. Убедиться. Что всё в порядке. Что жива. Хотя бы она жива.
========== 26. Чужое счастье ==========
Утро красит нежным цветом. Открывать глаза не хочется. Чувствует тепло чужое близко. Нужное. То, что поможет отогреться. Потому что внутри всё смёрзлось. Застыло. Кончилось.