Слишком много доброжелательных помощников сегодня на твоём пути, Соколовский. Чтобы всегда так гладко было.
— Передайте ему этот документ. Скажите, что заходил Соколовский.
Секретарь испуганно вскидывает глаза — знает. О нём все всё знают, даже те, о существовании кого Игорь даже не догадывается.
— Передадите? — Он ослепительно улыбается. Девушка испуганно кивает, принимая бумагу. А Игорь уже уходит, насвистывая «Тореодора».
Звонок от Фишера не заставляет себя ждать. Всё тот же скрытый номер.
— Думаешь, переиграл меня? — Голос на той стороне спокоен, но Игорь чувствует. Чувствует то, чем сам был охвачен несколько недель назад — беспомощную злость.
— Мне чужого не надо, — ровно отвечает Игорь, пытаясь сдержать нарастающее возбуждение. Схватка, последняя, решающая, всё ближе, и сознание этого бьёт по нервам не хуже кокаина. — Верните мою компанию. И компанию Игнатьева. А я отдам вам информацию.
— Думаешь, я поверю, что ты не захочешь воспользоваться ей, чтобы посадить меня? — цедит Фишер.
— Придётся поверить на слово, — отрезает Игорь.
В трубке повисает молчание. Потом короткий вздох.
— В восемь. Мост после завода.
— Я буду.
Игорь разъединяется, внутренне ликуя. Сейчас он на коне. Что бы там и кто ни думал. Он — главный. И всё наконец будет так, как он хочет. Подъём, внутренний, давно забытый. Адреналин по венам. Ехать к Вике? Рано. Потом. Когда всё закончится. А пока — по городу бесцельно. Чтобы успокоиться. Чтобы не расхохотаться прямо в лицо. Чтобы взять себя в руки.
То, что в девяностые не воровал только ленивый, давно всем известно. Вот только концы в воду сегодняшние олигархи научились быстро прятать. И Фишер — не исключение. Три нефтеперерабатывающих завода. Пять скважин с народным достоянием. Рейдерские захваты. Убийства. Счётчик.
Документы, что раздобыл Лёха, скупыми фактами, коротким словами, длинными цифрами виновность Фишера доказывают. На самом деле Игорь так до конца и не был уверен, что Фишера могло бы это напугать. Блефовал. И выиграл. Значит, действительно стоящее. Значит, может больно по его бизнесу ударить. И не только по бизнесу. По репутации. По свободе.
Тёмная громада завода не пугает — ничего с ним не будет. Не сейчас. Никогда больше. Чувствует себя почти бессмертным. Неуязвимым. Разве можно так? Можно. Сейчас — всё можно.
Игорь выходит из машины, оглядывается. Идёт прямо, туда, где уже встречались. Только тогда расклад был другой. Сейчас наоборот. Неужели он дождался?
Внутри светло — одна лампочка болтается на проводе под потолком бывшего кабинета бывшего мастера. Внутри — стены ободранные, стулья побитые, мусор на полу. Заброшенный завод давно является убежищем для всех, кого тянет провести время вне дома и с минимальной пользой для организма.
Фишер стоит в центре. Руки за спиной сложены. Спокоен. Или просто держит себя в руках. Не всё ли равно?
— Ты вовремя, — вместо приветствия сухо кивает. Игорь пожимает плечами:
— Мама научила пунктуальности.
— Принёс?
— А вы?
Фишер кивает на стол, чудом сохранившийся. Там, как бельмо инородное, чёрная папка среди пыли и мусора. Игорь медленно лезет в карман, замечает, как напрягся верзила, что у входа стоит.
— Спокойно. — Улыбается. Вытаскивает руку и бросает маленькую серебристую флешку. Фишер ловит, кивает телохранителю. Тот достаёт ноутбук, а Игорь уже у стола. Открывает папку — документы о передаче бизнеса. Соколовский. Игнатьев. Всё кончено. Сухо щёлкает мышка, пока Игорь просматривает бумаги, ища подвох. Всё чисто. Он выиграл.
— Приятно иметь дело с честным человеком! — говорит Игорь с чувством, кладя папку подмышку. Фишер поднимает глаза от экрана, смотрит холодно, кривится, как от зубной боли. Кивает. Игорь делает несколько шагов к выходу, но на пороге останавливается. Поднимает руку — тяжёлый байкерский амулет матово блестит в тусклом свете.
— Настоящая флешка. Забирайте, мне не нужна.
Бросает вперёд и выходит, больше не оглядываясь.
Руки мелко подрагивают, кожей на спине всё ещё ощущает чужие взгляды. Как жив остался? Теперь быстрее отсюда. К Вике.
У Викиного дома остановившись, сидит в машине, руки на руль. Несколько глубоких вдохов, быстрый взгляд на корзину, что стоит на соседнем сидении. К Кате завтра. Успеет ещё. А сейчас — к ней. К счастью. К новой жизни.
Вика открывает сразу, будто за дверью стояла. Смотрит жадно, будто хочет одним взглядом всего сразу увидеть. До деталей крохотных. Улыбку робкую — когда только успел оробеть? Глаза горящие, полоску белоснежной рубашки из-под шарфа выглядывающую. Смуглую кожу оттеняющую. И корзину с фруктами яркими, как брызги лета. Вика выдыхает счастливо, но пытается говорить строго:
— Ну, зачем принёс? Не стоило.
— Витамины. — Игорь улыбается широко. — Пустишь?
Вика делает шаг в сторону, закрывает за ним дверь, чувствуя, как воздух в небольшом коридоре сразу густым становится. Как он им пропитывается. И шаг в сторону сделать не может. Просто стоит за его спиной. Дышит. И Игорь стоит, не двигаясь. Ручку корзинки в руках прокручивает. В ушах гулко кровь стучит, сердце о клетку грудную колотится. И слова кончились. Нет их, слов правильных. Или неправильных. Любых нет. Есть только она в этой темноте тесного коридора.
— Всё хорошо? — тихо спрашивает Вика. И видит, как опускаются его плечи, когда он выдыхает. Корзинка с гулким стуком на пол. Но он не спешит оборачиваться. Комок в горле хоть звук издать мешает.
— Игорь? — чуть громче, встревожено. Кладёт руки ему на спину, белые на фоне тёмного пальто. И тогда он поворачивается. Медленно, словно боится — обернётся и она исчезнет. Берёт её ладони в свои, и молчит. Только пальцы судорожно по её пальцам, вверх-вниз.
— Теперь всё хорошо, — выдыхает наконец, пытаясь в полумраке всю её разглядеть. Единственную. Его. Настоящую.
И Вика улыбается. Нерешительно. Осторожно. Словно счастье спугнуть боится. Так бы и стояла с ним вот так. Вечно. Но чайник громко и требовательно свистит на плите, и они резко вздрагивают, поворачиваясь на звук. Игорь с сожалением отпускает её руки, говоря себе, что это — ненадолго.
— Проходи на кухню. — Голос Вики, хрипловатый, интимный в этом полумраке, возвращает в реальность. Пальто — на вешалку, следом шарф. Обувь на входе. Игорь идёт следом, подхватив корзину. Ставит её на стол, щурясь на мягкий свет небольшого настенного бра. Вика щёлкает выключателем, чайник замолкает. И снова тишина, только стуком сердца прерываемая. Тягучая. Засасывающая в себя.
— Вик… — Приходится кашлянуть, чтобы вернуть себе голос, снова севший. Внутри поднимается что-то большое, нереально огромное. Что поглощает, наполняя слепящим светом до краёв. Она смотрит на него своими глазами васильковыми. Нереальными. Глубокими. И он сдаётся — первый делает шаг навстречу, руки на её плечи кладёт. И целует мягко, нежно. Каждым мгновением наслаждаясь.
Вика отвечает, подаваясь вперёд, прижимая к себе его голову. Просто целует, губами, прикосновениями говоря, как соскучилась. Как устала бояться за него. Как счастлива наконец. Дыхание, сладкое, смешивается, губы по шее вниз, к ключицам, что из-за майки домашней выглядывают. И вздохи, короткие, рваные, как шёлком по нервам. Её руки по его груди, по рубашке, что на все пуговицы застёгнута. Ниже, к брюкам, из-за ремня белую ткань наружу. Его ладони прохладные по коже раскалённой, по мягкой ткани, что грудь прячет. Осторожно, но настойчиво. Можно же?
— Вик, — шепчет куда-то в её шею. — А тебе можно?..
Приглушённый смешок, срывающийся голос:
— Нужно.
На руки её бережно, к себе прижимая, боясь выпустить хоть на секунду. И снова полумрак. Кровать заправленная, узкая. И от одежды друг друга неспешно, никуда не торопясь. И снова прижиматься, кожа к коже, поцелуями обжигая. Вобрать её в себя всю, целиком и полностью, до крохотной клеточки. Слиться в одно целое, чтобы больше никогда не отпускать. Двигаться в одном ритме, своём, только им двоим нужном. Ловить её тихие стоны губами обветренными. В волосах путаться, в глаза глядя. И целуя, снова и снова, без остановки. Моя. Только моя, никому никогда…