Базен, меланхолически уронив яичницу в шпинат и все это вместе – на паркет, смотрел на господина, ничего не понимающим взглядом. Затем ретировался, поминутно спотыкаясь и что-то причитая.
Гости были удивлены резкой переменой не меньше, но и обрадованы.
- Вот подходящая минута, чтобы посвятить вашу жизнь царю царей, - не удержался от иронии д’Артаньян, - если вы желаете сделать ему приятное: “Non inutile desiderium in oblatione”.
Арамис поморщился.
- Убирайтесь вы к черту с вашей латынью! Да еще дрянной! О… простите, сударыня! – спохватился он.
- Ничего, - улыбнулась Лиза.
- Вы правы, милый д’Артаньян, - продолжал Арамис. – Я был болен. Правда, вовсе не так, как полагали вы. К диссертации я вернусь… позже. Гораздо позже. А сейчас… Мы с вами отметим мое исцеление!
Комментарий к Глава 15, в которой Арамис принимает решение
* Легче плавающему (лат.)
** Сожалеешь о дьяволе (лат.)
*** Автор в курсе, что заговор Шале был позже. Но сообщите об этом Дюма, у которого эти события упоминаются еще когда д’Артаньян только приезжает в Париж, то есть в апреле 1625 года.
========== Глава 16, о том, что жестокость бывает справедливой ==========
Комментарий к Глава 16, о том, что жестокость бывает справедливой
Я прошу прощения, что глава слишком близка к тексту канона. В следующей будет отход.
Утром, как и предполагала Лиза, хоть д’Артаньян и Арамис считали по-другому, последний отправиться в путь не смог, рана еще давала о себе знать. Гасконец помог другу сойти с коня, уговаривая пока остаться. Правда, речи о том, чтобы потратить время на написание стихов, не было.
Базен грустно покачивал головой, сокрушаясь, что карьера священнослужителя вновь откладывается. И убедить его в том, что господину торопиться некуда, а карьера военного – это тоже неплохо, было невозможно.
Вскоре Лиза, вновь в сопровождении лишь Мишель, д’Артаньяна и его слуги, покинула трактир.
Молодой человек опять тосковал. Теперь уже, вспоминая Атоса, если верить роману Дюма,и не надеясь на то, что найдет друга в добром здравии. В то время как сама Лиза снова вернулась к своим сомнениям: сказать ли д’Артаньяну, где может находиться Констанция, или промолчать.
Вскоре гасконец, видимо, не в силах молчать, принялся излагать свои опасения вслух, правда, обращаясь больше к себе, ну или к Планше, поскольку д’Артаньян ехал рядом с козлами, где сидел слуга.
- Увы! – говорил он. – Быть может, сейчас бедный Атос мертв, и в этом виноват я. Ведь только ради меня он впутался в эту историю, не зная ни начала ее, ни конца и не надеясь извлечь из нее хотя бы малейшую выгоду. Он предостерегал меня, но не отказывал мне в помощи! И готов был пожертвовать собой ради нашей дружбы…
- О да, сударь, - поддакивал Планше. – Мы, по всей видимости, обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: “Вперед, д’Артаньян! Я в ловушке!” А потом, разрядив оба пистолета, как страшно звенел он своей шпагой, словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать разъяренных чертей!
Интересно, подумалось Лизе, что, вспоминая о том, кто, может быть, уже мертв, они не гнушаются поминать нечистого. Хорошенькие христиане! А еще любопытно, почему ей раньше никогда это в голову не приходило при чтении книги? Ответ мгновенно нашелся, но не сказать чтобы понравился девушке: не только этот мир принял ее, но и она принимает этот мир, она начинает не просто действовать и говорить согласно здешнему этикету, но и мыслить его категориями.
***
В Амьен они прибыли к обеду. Предварительно д’Артаньян, сочинив, как начать разговор с вероломным трактирщиком, попросил Лизу не вмешиваться в их беседу.
Девушка, в общем-то и не собиралась отказывать себе в удовольствии просто побыть зрителем одной из любимых сцен книги. Поэтому, когда д’Артаньян на входе трактира надвинул на лоб шляпу и положил одну руку на эфес шпаги, во вторую беря хлыст, Лиза только отступила ему за спину.
- Узнаете вы меня? – начал он допрос трактирщика, спешащего ему навстречу.
Тот, угодливо кланяясь, цепко оглядел сначала вошедшего молодого господина, затем даму позади него и слуг.
- Не имею чести, ваша светлость.
- Ах, вы меня не узнаете!
- Нет, ваша светлость!
- Ну, так я напомню вам в двух словах. Что вы сделали с дворянином, которому осмелились около двух недель назад предъявить обвинение в сбыте фальшивых денег?
Д’Артаньян сжал руку на эфесе, чуть подаваясь корпусом вперед, будто готовый наброситься на мерзавца. Планше с точностью скопировал позу господина. Лиза, сделав шаг в сторону, поторопилась прижать к губам платок, скрывая усмешку. Происходящее казалось милым розыгрышем.
- Ах, ваша светлость, не говорите мне об этом! – трактирщику было вовсе не смешно, он, побледнев, заголосил так, что мог бы разжалобить любого. - О, господи, как дорого я заплатил за эту ошибку! Ах я, несчастный!
После долгих причитаний трактирщика и терпеливых обещаний д’Артаньяна выслушать и рассудить по справедливости, радетель закона принялся рассказывать, как он от закона и пострадал: о поступившем извещении, что у него остановится фальшивомонетчик, и всех приметах, как его узнать, о присланном подкреплении для задержания преступника, о переодетых в конюхов солдатах, напавших на Гримо, – обо всем, что произошло, стараясь не упустить подробностей. Особенно красочно было описано, как Атос, отступая, уложил двух солдат из пистолета, изувечил еще одного шпагой, а самого трактирщика оглушил, ударив этой самой шпагой плашмя.
Лиза, неплохо помня всю эту беседу, сейчас размышляла о том, почему Атос не расправился и с трактирщиком тоже. Вот в этом и есть его благородство – не убивать беззащитного, даже если это последний гад, тем более, что этот беззащитный не был даже солдатом.
Сейчас же этот беззащитный клялся и божился, что у него не было цели посадить под замок Атоса, да и никакого сговора у него с солдатами не было. Он, несчастный, понял, что ошибся, лишь когда направился к господину губернатору, который был удивлен подобными новостями и велел самому разбираться во всем, попутно пригрозив, что если в подобной несправедливости будут обвинять его, то не миновать виселицы длинным языкам. В первую очередь тому, кто запустит этот слух.
Рассказ о том, как трактирщик вернулся обратно, Лиза слушала, кусая губы. Ее душил хохот, который пока был бы неуместен и непонятен никому из присутствующих. Несчастный хозяин трактира едва ли не рыдал, пересказывая, как Атос не поверил ему, посчитав предложение выйти из погреба западней, потребовал вернуть ему Гримо во всем вооружении, сам принял слугу, загородив дверь с пистолетами в руках. И потом вновь заперся там, уже вместе с Гримо.
На этом месте терпение д’Артаньяна иссякло, и он перешел на крик:
- Но где он наконец?! Где Атос?
- В погребе, сударь.
- Как, негодяй, ты все еще держишь его в погребе?
- Боже упаси! Нет, сударь. Стали бы мы держать его в погребе! Если бы вы только знали, что он там делает, в этом погребе! Ах, сударь, если бы вам удалось заставить его выйти оттуда, я был бы вам благодарен до конца жизни, я стал бы молиться на вас, как на своего ангела-хранителя!
- Так он там? Я найду его там?
- Разумеется, сударь. Он заупрямился и не желает выходить. Мы ежедневно просовываем ему через отдушину хлеб на вилах, а когда он требует, то и мясо, но - увы! - не хлеб и не мясо составляют его главную пищу. Однажды я с двумя молодцами сделал попытку спуститься вниз, но он пришел в страшную ярость. Я услышал, как он взводит курки у пистолетов, а его слуга - у мушкета. Когда же мы спросили у них, что они собираются делать, ваш приятель ответил, что у него и у его слуги имеется сорок зарядов и что они разрядят все до последнего, прежде чем позволят хотя бы одному из нас сойти в погреб. Тогда, сударь, я пошел было жаловаться к губернатору, но тот ответил, что я получил по заслугам и что это научит меня, как оскорблять благородных господ, заезжающих в мой трактир.