Постройки угольного рудника располагались на равнине, отгороженной от моря естественной стеной прибрежных скал. Свежее дыхание соленого морского ветра не доносилось до ее широкого пространства, и уже с утра каждый камень здесь накалялся под немилосердно палящим солнцем. Непосвященным может показаться, что работы под землей спасают углекопов от полуденного зноя, а в полумраке длинных, узких коридоров веет прохладой, как со дна глубокого колодца. На самом деле в некоторых уголках подземных лабиринтов царит невыносимая жара, точно в горниле адовой печи. Рудник – это еще одна тюрьма, где заключенные, как будто для того, чтоб выбраться на волю, целыми днями, не жалея сил, роют подкопы в самых недрах давящей на них земли.
Вратами в беспросветную зияющую пропасть, уводящую в разветвления обитых деревом тоннелей, служила башня, внутри которой помещалась подъемная машина. Ежедневно на рассвете шахта, как огромное, скрытое от глаз чудовище, с ненасытной жадностью заглатывала клети с каторжниками. Чрево ее, словно источенное множеством червей, насквозь пропитанное спертой селитряной сыростью, конвульсивно содрогалось от резких беспорядочных толчков, и с гулким лязгом изрыгало на поверхность груды черных, сверкающих обломков. Уголь грузили в вагонетки, которые катили по железным рельсам, проложенным в тоннелях штреков**. Местами своды были так низки, что приходилось ползти на четвереньках, пристегивая к поясу цепь от вагонетки. По некоторым штрекам впереди тележки свободно прошла бы лошадь, однако в колонии запрещено было иметь вьючных животных: в качестве тягловой силы использовали заключенных.
Самыми жуткими были тесные концы проходов, где рабочие, дробившие пласты угля при тусклом свете лампы, оказывались точно замурованными в невыносимо жарком, душном тупике между тремя стенами и кучей отбитой ими породы. Местами сквозь деревянную обшивку потолков тонкими ручейками просачивались грунтовые воды, а под ногами скользила размытая почва.
Рискуя быть затопленными, заживо погребенными в могиле глубиной в десятки метров, стать еще одним пластом среди угля, песчаника и глины, каторжники, в отличие от свободных тружеников, не могли ответить на вопрос: ради чего все это? Да разве подобный труд вообще может окупить какая-то цена?! Эта сырая, зыбкая, смешанная с кровью, омываемая грязными, мутными ручьями, земля вдали от солнечного света питала зерна гнетущей ненависти. Здесь ослепленные могильным мраком зорко видят внутри себя и ничего не забывают. Но разве мир там, наверху, меняется от этого? Жизнь арестантов была и остается дешевой безделушкой в чужих руках…
Добытый уголь дробили, просеивали и доставляли на склады, выстроенные неподалеку от башни; там же хранили бревна, из которых сооружались крепи подземных галерей.
Те, кто трудился под землей, поднимались на поверхность только на закате. Если бы день продлился дольше, яркое солнце непременно ослепило бы их после десяти часов сумеречной темноты. Немудрено, что после работ на руднике желтая роба «неисправимых преступников» также, как и серая, были одинаково черны, а сами арестанты походили на рабов-нигеров. Каждый из них получал ведро воды, чтобы кое-как смыть с себя угольную пыль. Вымыться по-настоящему им позволялось только в воскресенье – перед проповедью, которую неукоснительно полагалось посещать. Тогда же выдавали и чистую одежду. Так протекала, уходя сквозь пальцы, «жизнь» заключенных в каторжной колонии…
Захватив с собою лампу, Бенджамин вместе с группой углекопов вошел в одну из клетей, в которой помещалось одновременно по десять человек; вторая, на ярус ниже, была загружена досками и подпорочными бревнами. Барабаны спусковой машины, вращаясь, привели в движение два стальных каната, и клети, резко дрогнув, соскользнули в гулкую чернеющую пустоту. Эти, перемежающиеся толчками, головокружительные спуски напоминают странное падение в никуда – порою трудно разобрать, взлетаешь ты в беззвездное ночное небо или проваливаешься в колодец. Никто не вскрикнул, услыхав, как по железной крыше клети дробью хлещет настоящий ливень: то старая обшивка шахты кое-где пропускала воду, которую откачивали с помощью водоотливного насоса.
Канаты замерли, раздался грохот отворяемых задвижек, и каторжники разбрелись по узким коридорам штреков. Дойдя до поворота, за которым недавно начали долбить еще один проход, Бен собирался было войти в забой***, как вдруг, между ударами кирки по твердому угольному пласту, до него донесся приглушенный шепот. Быстро прикрыв ладонью лампу, он прижался спиной к сырой стене и затаил дыханье, напрягая слух. Слово, произнесенное арестантами вполголоса, нередко таило в себе угрозу – он должен был узнать, против кого.
– …А нечего больше откладывать, – решительно настаивал один из собеседников. – Разве тебе не хочется поскорей удрать отсюда? Роуд поправился и без труда уложит за раз не одного, а двух. Сегодня он сказал мне, что готов. Траверс уже неделю только и ждет сигнала. Этот верзила и вовсе сметет с пути кого угодно!
– Если противник не окажется умнее, – послышался в ответ иронический смешок. Каторжники до сих пор не могли забыть той злополучной драки, в которой «муравей» сразил гиганта.
– Притихни, Гарри! Если бы Джим тебя услышал – прихлопнул бы на месте!
Бенджамин в одно мгновение оценил положение вещей: четверо заключенных задумали побег, причем для этого им нужно будет расправиться с охраной. Те двое, что шептались за углом тоннеля, в прошлом были взломщиками из одной и той же шайки. Первый, – Баркер узнал его по визгливому, резкому голосу, – Джереми Блейд – являлся вожаком. Второго звали Гарри Кент, а Роуд, уличный воришка, был их общим приятелем по каторге. Чтобы исполнить свой опасный замысел, им не доставало лишь недюжинной силы Людоеда.
Все сразу встало на свои места: продуманная осторожность Траверса была коротким затишьем перед бурей. Но, как на самом деле оказалось, бороться с этой бурей предстояло не Бену, а солдатам, охранявшим заключенных.
– Не боишься бежать с Людоедом? – недоверчиво спросил у Блейда Кент, явно намекая на историю, связанную с этим грозным прозвищем.
– Может, и правда то, что о нем болтают. А я скажу одно: он моряк и умеет ориентироваться по солнцу и звездам. Кроме того – свирепый, как кабан, и во время побега поможет нам пробиться. С надзирателем особо возиться не придется: он не вооружен – разве что плеткой. Главное кокнуть в спину четырех солдат и отобрать у них оружие, порох и пули, потом свернем на узкую боковую тропку между скал и отстреляемся от остальных. В джунглях мы будем охотиться на дичь, а если Людоеду захочется отведать человечины, нас будет трое против него, – уверенно заявил Блейд и грохнул киркой по камню.
– Послушай, Джерри, – с опаской зашептал ему приятель, – а ты не думал, что когда мы побежим, другие каторжники могут увязаться вслед за нами?
– Я все продумал: они послужат нам прикрытием. Что еще тебя пугает?
– Любой побег опасен тем, что может привести в местечко более поганое, чем прежде, – мрачно усмехнулся Гарри Кент.
– Слушай, мне все время кажется, что ты колеблешься, – раздраженно бросил ему Блейд.
– Нет-нет! – поспешно, хоть и не очень убедительно, заверил его товарищ.
– Значит, завтра утром по дороге на рудник, возле той самой боковой тропинки, которую я показал тебе. И спрячь заточку**** понадежнее. Все наши пойдут в хвосте колонны, каждый поближе к «своему» солдату.
На этом разговор внезапно оборвался, и Бенджамин, боясь, как бы его не обнаружили, неслышно отступил обратно к выходу. В потемках штрека перед его глазами четко до мелочей предстала вся картина завтрашнего бегства. План был необычайно дерзкий, но, как ни странно, выполнимый. По дороге к руднику каторжников сопровождали пехотинцы, вооруженные ружьями и саблями, которые при быстром, заранее спланированном нападении можно было отобрать. В узком проходе между скалами, каждые двадцать заключенных окажутся, по сути, под охраной всего лишь четырех солдат и надзирателя, с которыми вполне по силам справиться таким как Роуд, Блейд и Кент, не говоря уже о Джиме Траверсе. Возможно, заговорщики приметили ту самую тропу, которая однажды ввела уже Бена в искушение. Но если он поддался спонтанному порыву, то эти четверо продумали все до конца. Беглецы укроются от пуль за каменной преградой скал и, если оторвавшись от погони, затеряются в труднопроходимых джунглях, будут спасены. Ценою жизни четырех людей. А может, даже больше…