Комендант почти закончил свой обход. Он собирался было дать команду кузнецу, но что-то вдруг заставило его остановиться. Один из заключенных, не опуская головы, смотрел на него прямо и открыто – так, словно между ними не существовало никаких различий! Роджерс припомнил, как похожий взгляд, горящий мрачной непримиримостью, однажды уже заставил его невольно вздрогнуть. Когда?.. В глазах коменданта сверкнул возмущенный вопрос, но он не задал его вслух. Каторжники, эти чудовища, которых надлежало усмирять самыми беспощадными карательными мерами, не стоили того, чтобы запоминать их лица или имена – они заслуживали только порки, тюрьмы и кандалов. Но это бледное лицо с точеными чертами, столь мало походившее на хитрые физиономии типичных аферистов и мошенников, четко запечатлелось в его памяти. Да, месяц-полтора назад, этот самый каторжник сбежал и был наказан… Уже в который раз. Бесспорно, он опаснее других. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека с таким взглядом.
– Лейтенант Уилсон! – обратился Роджерс к офицеру, стоявшему поблизости.
– Да, капитан!
– Как его имя? – Комендант указал рукой на Бенджамина.
– Кажется, Баркер, капитан!
– Пускай за ним следят построже.
– Слушаюсь!
Резко повернувшись, Роджерс отошел. Вчерашний бунт едва не подорвал его престиж, зато сегодня он с лихвой расправится с виновными. В особенности с теми, что дожидаются повешенья в тюрьме.
Около получаса оглушительно стучали молотки, и раздавалось бряцанье цепей – однообразные, назойливые звуки, от которых никуда не деться. Со стороны вся эта сцена производила впечатление, будто кузнец подковывает каких-то невиданных двуногих лошадей…
Не выдав арестантам ни крошки пищи, их отправили работать на рудник. Охрана была усилена, а на том самом повороте, где от основной дороги в скалы уходила узкая тропинка, Роджерс распорядился дополнительно поставить караул.
Надзиратели, казалось, стали еще злее, и каждый заключенный чувствовал это на своей спине. Объяснить причину было просто: чем громче лают и больнее кусают сторожевые псы, тем больше зарабатывают мяса.
За этот напряженный, невыносимо долгий день в душных потемках сырого подземелья, Бенджамин неоднократно задавал себе вопрос: выжил ли кто-нибудь из тех солдат, что приходили ночью за Траверсом и его товарищами? Если да, то коменданту непременно донесут, что Баркер знал об их мятежных планах и не предупредил охрану! В голове его снова и снова вихрем проносились фразы: «Откуда ты узнал?», «Значит, это ты настучал им?..» Офицер прекрасно понял, что хоть Бен и не являлся соучастником, он, тем не менее, был в курсе предстоящего побега и возможно даже собирался воспользоваться случаем.
Если среди каторжников больше нет предателей, они будут молчать. На это еще стоило надеяться. Офицер убит, но надзиратель и солдаты могли быть только ранены. Очень скоро кто-нибудь из них заговорит и тогда… Нет, им не удастся его уничтожить! Каким бы ни было очередное испытание, он должен выдержать! Если, конечно, ему не вынесут смертный приговор…
Для каторжника жизнь и смерть – невероятно схожие понятия, как пытка и петля, но Бен всегда готов был стойко выносить первое – самое тяжкое из этих зол: он не боялся смерти, но изо всех сил сопротивлялся ей.
Время во тьме тянулось и летело. С каждым замахом кирки, с каждым ударом сердца там, высоко над потолком из глины и земли толщиной в десятки футов, солнце неумолимо клонилось к западу, и надвигался вечер. Бенджамин мужественно приготовится к тому, что, все, возможно, прояснится раньше, чем наступит ночь…
Клеть со скрипом поднялась на поверхность, свет казался полуденно-ослепительным и резал глаза. В пыльном воздухе не было жара – остался лишь сухой, горячий дух, словно от остывающей печи. Подгоняемые бранью раздраженной охраны, заключенные строились в колонну.
– Шагай проворней! Ты весь день еле тащишься! На ужин даже не рассчитывай! – прогремел в нескольких шагах от Бена голос надзирателя.
Такие окрики были привычным делом, слишком обыденным, чтобы кого-то удивить. По мнению тюремщиков, такого обращения заслуживал, без исключения, каждый арестант, но Баркер, почему-то, еще не обернувшись, вспомнил о Кэроле. Он не ошибся.
Через силу волоча тяжелые оковы, до крови растершие ему лодыжки, Билли без пререканий подчинился. Его сухие, сжатые от боли губы побелели. Но надзирателю, похоже, было мало одного лишь молчаливого повиновения, и чтобы подкрепить свою угрозу делом, он замахнулся плетью. Юноша вскрикнул и вцепился в его руку.
– Ах ты, щенок! Я проучу тебя!
Несколько секунд они отчаянно боролись. Внезапно Кэрол оступился, запутавшись в цепях, и опрокинулся на спину. Зажмурившись, он инстинктивно сжался в ожидании удара, который непременно должен был последовать… И вдруг горячее негодование, переполнив его сердце, хлынуло наружу, точно кровь из раны. Прежде, чем в воздухе просвистела плеть, Билли рывком вскочил на ноги, крепко стиснул руки в кулаки и… бросился бежать. Опасное, неудержимое стремление как будто окрылило его измученное тело.
– Стой! – предостерегающе окликнул его Баркер, предвидя, что вот-вот произойдет непоправимое. Несколько арестантов попытались удержать безумца, но юноша каким-то чудом увернулся.
Поначалу солдаты, пораженные столь неслыханной дерзостью, даже не сделали ни единого выстрела. Прихрамывая, частыми, короткими шагами, вряд ли можно далеко уйти. И что пытался доказать этот несчастный, ринувшись навстречу каменной скале? Что он способен пройти ее насквозь?
Кэрол уже добрался до крутого склона, изрезанного острыми зубчатыми уступами. Коснувшись красноватого, нагретого на солнце камня, он замер, словно не веря, что еще жив.
– Назад, мальчишка, или я стреляю! – донесся до него раздраженный окрик.
Билли прерывисто вздохнул, дрожащими руками ухватился за ближайший выступ и, не оглядываясь, начал карабкаться наверх. Угроза словно ободрила его вместо того, чтоб испугать.
Едва лишь он преодолел первые несколько ступеней ввысь, предчувствие внезапно подсказало Бену, кудá он устремился – на самую вершину голого утеса, чтобы, шагнув с обрыва в бездну, взлететь на небеса!
– Стой! Все равно не уйдешь!
Две или три пули просвистели вдогонку беглецу. Гулкое эхо прокатилось по равнине.
– В ногу стреляйте! – раздался приказ офицера.
Билли уже почти достиг небольшой площадки, на которой мог бы, хоть ненадолго, перевести дух. Слабеющими, исцарапанными в кровь руками он лихорадочно вцепился в ее потрескавшийся край, поросший сухой травой.
Воздух прорезал одинокий выстрел…
– Попал? – пронеслось по рядам заключенных и коротко, глухо отозвалось: – Попал!
Юноша без движения лежал ничком на плоском каменном уступе, в трех десятках футов над землей. Не будь этой опоры, он наверняка потерял бы равновесие и сорвался вниз. Вскоре до него добрались солдаты.
Когда бесчувственного Билли Кэрола не без труда стащили со скалы, движимые любопытством арестанты подступили к нему ближе, стараясь рассмотреть, не убит ли он. Стрелявший ранил Билли в ногу, но пуля лишь слегка его задела. Бедняга потерял сознание скорее от сильного волнения.
Не дожидаясь, пока тот придет в себя, командир охраны резко встряхнул его за ворот и с размаху ударил по лицу:
– Сбежать хотел?! Забыл, что полагается за это?
Билли закашлялся и медленно приоткрыл глаза. Прямо над ним, словно прозрачный океан без берегов, простиралось догорающее небо – пустое, равнодушное, по-прежнему недосягаемо далекое. С горьким немым вопросом он вгляделся в непостижимую до головокруженья бесконечность, как будто ища в ней Бога. Там не парили даже птицы…