Я последовала приглашению хозяйки, опустилась в одно из кресел, Павлова заняла второе.
— Благодарю вас за приглашение, госпожа Павлова, — тихо сказала я, еще не зная, как и о чем пойдет наш разговор.
— Можно просто Зинаида Дмитриевна, Олив. Могу ведь я называть вас Олив, в конце концов я старше вас и гожусь вам в матери, — мы обе улыбнулись, понимая абсурдность такого предположения, ведь жене сенатора было всего 45 лет. Впрочем, если говорить о ментальном возрасте, женщина действительно была значительно старше и мудрее.
— В такие вечера, Олив, мы редко получаем шанс поговорить по-настоящему, без суеты и глаз, — спокойно продолжала она, наливая вино в бокал и протягивая мне. — Люди приходят сюда ради своих целей, и каждый преследует их по-своему. Но у всех, как вы, наверное, уже заметили, есть свои слабые места. Не правда ли? — она чуть склонила голову, глядя на меня с легким лукавством.
Я молча кивнула, пригубив вино. Вопрос не требовал ответа. Мы ненадолго погрузились в тишину, во время которой я старательно высматривала в зале Олега. Не смотря ни на что, я беспокоилась за Королева, к тому же не знала, как он отреагирует на мое отсутствие — не усугубит ли это нашу ситуацию до полной катастрофы.
— Не высматривай своего мужчину, Олив, — улыбнулась Павлова, — его там нет. Сейчас он говорит с моим мужем, — ответила она на мой немой вопрос и снова замолчала.
Мое сердце сделало сальто — в этот вечер мы добились всех поставленных целей. Абсолютно всех.
— Вам понравился мой фильм, Олив? — внезапно спросила она.
Я напряглась, когда она задала этот вопрос. Фильм оставил слишком сильное впечатление, особенно на Олега, но я не могла точно понять, о чём она говорит.
— Нет, — ответила честно, вспомнив посещение центра. — Все, что вы показали, не может нравится, Зинаида Дмитриевна. Но это не означает, что этого нет в нашей жизни. Тьма… — глаза Олега, — она повсюду.
По губам Павловой скользнула улыбка.
— Гляньте на этих людей внизу, Олив. Как думаете, сколько из них ответили бы так же, как вы? Не отвечайте, мой вопрос был бестактным. Но я все же отвечу вам сама — единицы. Они сверкают здесь своими туалетами, украшениями, связями и богатством, делают вид, что занимаются благим делом, а на самом деле всего лишь выставляют на показ себя и свое окружение.
Я молча следила за людьми внизу, вглядываясь в их яркие наряды, сияющие улыбки и безупречные манеры. Все это казалось напускным, театральным. Но как это ни парадоксально, на фоне их показного благополучия тьма, о которой говорила Павлова, казалась ещё более зловещей.
— Вы правы, — наконец прошептала я. — Они закрывают глаза на тьму. Или же предпочитают видеть только то, что удобно.
— Забавно то, Олив, — женщина протянула мне блюдце с тарталетками, — что, если хоть на мгновение приоткрыть двери любой из этих семей, что сейчас делают вид, что их ужасно интересует наша работа, мы обнаружим там потенциальных клиентов нашего Центра.
Я взяла одну из тарталеток, едва сдерживая дрожь, когда Павлова произнесла эти слова. В её голосе не было злости или осуждения — только усталое знание того, что мир, в котором мы существуем, на самом деле куда мрачнее, чем он кажется снаружи.
— Все это маска, — продолжила она, глядя на блестящую толпу внизу. — Они надевают её, чтобы защитить себя. Потому что признать правду — значит увидеть тьму внутри себя. А там много тьмы, Олив, очень много. Но это очень страшно — быть честными с самими собой. Как ты думаешь, Олив, сколькие из этих женщин, получив мое приглашение, поехали узнать ближе то, чем мы занимаемся? Рискнули погрузить голову в эту яму? Хотя бы ради самих себя?
Я резко посмотрела на женщину, едва не поперхнувшись вином. И тут меня осенило, я поняла, почему нахожу ее смутно знакомой! Я уже видела ее раньше, точнее, ее копию, только немного моложе.
— Светлана Пепеляева, — выдохнула я, — руководитель Центра… она…. Ваша сестра?
— Увы, Олив, — грустно улыбнулась Павлова, — правда куда непригляднее. Она моя дочь, — пояснила женщина грустно.
— Но…. — я не могла поверить тому, что услышала, и шутка о том, что я могла быть ее ребенком вдруг шуткой быть перестала, — но… она немногим старше меня и….
— Я родила ее в 13, Оливия. Девочка из благополучной и влиятельной семьи, за дверями которой жила боль, ненависть и отчаяние.
Я замерла, не в силах сразу переварить услышанное. Её слова оглушили меня, словно удар грома. Влияние семьи Барских, было общеизвестно, они были образцом благополучия и стабильности. Но то, что она рассказала, открыло передо мной совсем другую картину.