Марк несмело положил ладонь поверх руки лорда на своём бедре и осторожно провёл ею по резинке чулка.
— Хотите… снять?
— Хочу вас. — Ладони лорда, сухие и горячие, нырнули под рубашку Марка, скользнули по ягодицам, на которых ничего не было, и огладили худые бока. — Если это взаимно, конечно.
— Вы же знаете ответ, мой лорд.
Лорд, лаская, освободил его от рубашки. Чулки снимать не стал — они были такой же неотъемлемой частью Марка, как его волосы или кожа.
В ту ночь Седрик так и не уснул. Когда стало ясно, что ни лорд, ни Марк к нему не придут, он поначалу испытал облегчение: кто бы из них ни пришёл, это означало бы, что он выбирает его и тем самым — отказывается от третьего. Но потом — самое тёмное время перед рассветом — его обуяла паника: а что если это навсегда? Оставаться в постели было невыносимо, да и не было смысла — уже светало. Седрик встал — на час раньше, пробежался — в два раза дольше. От нечего делать приготовил завтрак. И сейчас, глядя, как невыспавшиеся, но явно довольные лорд с Марком его уплетают, Седрик с облегчением выдохнул: тонкий и невидимый, как шёлковые чулки, но ощутимый, как резинка на них, барьер между ними исчез. И — что гораздо важнее — не встал теперь между ним и лордом с Марком. Теперь они действительно были триедины, без каких-либо тайн и недомолвок с третьим, кто бы этим третьим из них ни был.
Окончательно триединство было восстановлено, когда лорд после завтрака пригласил их на «афтерпати» в «узком» кругу.
2.
Клаас нервничал.
Собрание, протокол которого ему предстояло вести, явно обещало быть необычным. Взять уже хотя бы состав участников: все сплошь высшие лорды, но ни одного Верховного — если, конечно, не считать самого Юлиуса, который, собственно, и собрал их всех здесь; большинство приглашённых относились к департаменту Второго лорда — но было и двое чужих, хорошо известных Клаасу и всей Корпорации; да и среди соратников Юлиуса логики не прослеживалось — например, отсутствовал его старший советник, без которого не обходилась ни одна мало-мальски важная встреча, зато присутствовал младший. Но главная странность состояла в том, что собрание держалось в строжайшем секрете. Впрочем, это как раз могло бы быть в порядке вещей — учитывая состав и, особенно, личность председателя собрания, — за время работы с Юлиусом Клаас уже привык, что каждое третье созываемое им совещание сугубо конфиденциально. Но прежде подобные встречи неизменно проводились в штаб-квартире Корпорации, где имелись для этого все условия, и прежде всего — специально оборудованные конференц-залы, надёжно защищённые от прослушивания. Да и разглашению не подлежало только содержание подобных разговоров и переговоров — но не сам факт их проведения. Сегодняшнее же собрание проходило на вилле Второго лорда — на его личном острове посреди Эгейского моря, — да ещё и на Троицу, когда вся Корпорация отдыхала, что лишь усилило ощущение необычности происходящего. Впрочем, последнее как раз понятно: прознай кто о встрече, всегда можно всё объяснить тем, что Второй лорд пригласил друзей и коллег к себе в гости на выходные — имеет полное право. Мысли тут же сменили колею.
Клаас любил этот остров — с ним были связаны лучшие воспоминания его жизни, и не только потому, что для Клааса, выходца из бедной многодетной семьи, частный остров был пределом мечтаний: здесь они с Юлиусом проводили большую часть каникул и почти все выходные — ещё когда он был подопечным Юлиуса. Наставничество закончилось — Клаас вздохнул, — но его приближённость к Юлиусу — губы Клааса тронула мимолётная торжествующая усмешка — вышла на совершенно иной уровень. Клаас подавил улыбку и с мечтательным видом уставился в распахнутое окно: несмотря на раннее время — старинные напольные часы в противоположном углу кабинета показывали без пяти восемь — и начало мая, солнце уже припекало вовсю, с новой силой накаляя едва успевший за ночь остыть южный пьянящий воздух, настоянный на аромате пиний и моря. Снизу — вилла стояла на высоком скалистом берегу — доносились приглушённые мерные звуки прибоя; пахло свежестью, морем и летом. В траве уже распевались цикады, под оглушительный стрекот которых — тело Клааса тут же встрепенулось — так упоительно заниматься любовью. Клаас встал и прикрыл окно — ни к чему сейчас эти фантазии, не для того пригласил его сюда Юлиус. Усилием воли он тут же направил мысли в более деловое русло.
Клаас в который раз окинул внимательным взглядом кабинет — его секретарский столик был очень хорошо расположен: в углу у окна, откуда вся комната прекрасно просматривалась, но сам он едва ли бросался в глаза. Впрочем, Клаас помрачнел, это надменное сборище не удостоило бы его взгляда, даже если бы он разделся догола и станцевал на столе перед ними стриптиз. И дело было не только в том, что он баронет: с баронетами лорды обычно хоть и держали дистанцию, но вели себя уважительно — как с будущей ровней. Клаас же, согласившись стать секретарём-референтом, пусть и Второго лорда, тем самым закрыл себе путь в этот круг. Ничего, мстительно подумал Клаас, мы ещё будем сидеть за одним столом и говорить на равных. Лишь бы Юлиус был им доволен — это единственное, что имеет значение.
За рассчитанным на двенадцать человек круглым столом, занимавшим половину просторного кабинета, из-за чего тот походил на зал совещаний Совета, два места пустовали. Одно, понятно, было для Юлиуса. Интересно, а для кого второе? Наверняка для ван дер Меера — ни одна из важных встреч, проводимых Вторым лордом, не обходилась без его правой руки. Клаас нахмурился: лорд старший советник, однако, слишком уж много себе позволяет — ещё никто и никогда не являлся на встречу к Второму лорду после него, а Юлиус будет с минуты на минуту. Или они придут вместе? Вполне возможно — может, Юлиусу надо что-то обсудить со своим старшим советником наедине. Клаас недолюбливал лорда ван дер Меера, несмотря на то, что тот тоже был голландцем — а голландская «диаспора» в Корпорации всегда была очень дружной и стояла за «своих» горой. Это не было ревностью. Впрочем — Юлиус всегда учил его быть предельно откровенным с самим собой, — да, это было ревностью: уж слишком Юлиус ему благоволил. Чего стоило одно это внезапное возвышение до старшего советника! Вряд ли у них что-то было — у Юлиуса на таких не стоит, — но загадка в этих отношениях определённо присутствовала. Особенно учитывая, как часто эти двое расходились во мнениях. Наверное, это и было главной причиной возвышения выскочки — Юлиусу нужен достойный оппонент, на котором он сможет тестировать и оттачивать свои аргументы, прежде чем вынести их на суд Совета. Ревность кольнула ещё сильней: сам Клаас никогда не перечил Второму лорду — не из подобострастия, вовсе нет. Просто он всегда и во всём был искренне согласен со своим наставником и кумиром. И так же искренне недоумевал, когда его правоту не замечали и оспаривали другие — наверняка из чистого упрямства и желания блеснуть своей независимостью и оригинальностью. А может — сердце Клааса нервно ёкнуло, — всё намного прозаичнее: у этого выскочки из Эйндховена серьёзный компромат на Юлиуса? Клаас тут же отогнал нелепое подозрение — у Юлиуса самого найдётся компромат на кого хочешь. И не исключено — Клаас хмыкнул, — что на ван дер Меера тоже. Самоотверженный и преданный труд в обмен на неразглашение — чем не эффективная система менеджмента?
Клаас сдался — что тут гадать: Юлиус всегда отличался умом и идеями — настолько изощрёнными и парадоксальными, что даже пытаться не стоило их предугадать и, тем более, понять, в том числе и цель сегодняшней встречи. Тем более что сейчас Юлиус сам всё расскажет.
Неслышно скользнула по густому мягкому ворсу тяжёлая дубовая дверь, и в кабинет — словно мысль Клааса послужила ему сигналом — вошёл Второй лорд. Один. Приглушённые оживлённые разговоры за столом — гости, похоже, пребывали в не меньшем недоумении, чем сам Клаас — тут же утихли. Разом умолкли даже те лорды, которые сидели спиной к входу и видеть и слышать вошедшего не могли. Клааса всегда этот факт поражал — эманации характера и личности Юлиуса неизменно опережали его самого. Вот уж кто действительно носит свой титул и занимает своё место по заслугам!