Но у адвоката на сей раз не было никакого желания распространяться насчет того как она тратила семейный бюджет; а еженедельник «Вы», этот еженедельник, ты его читаешь? — спросил он у жены.
— Конечно, читаю.
— И рубрику Отца Луккезини?
— Иногда.
— А ту, что напечатана в последнем номере, ты ее читала?
— Нет, не читала. А, что?
— Ты прочти ее.
— Но зачем?
— Ты прочти ее, я тебе советую; сама увидишь…
Синьору тут же начали одолевать противоречивые желания; то ей хотелось узнать все сразу прямо на месте. То, в знак протеста против заносчивого поведения мужа, ей хотелось уйти к себе и назло мужу даже не притронуться к журналу. И, наконец, сгорая от любопытства, ей так и хотелось броситься к себе и тут же прочитать эту рубрику. Разумеется, что любопытство, в конце концов, взяло верх, тем не менее, она отказалась доставить удовольствие мужу и выразить свое удивление и интерес по поводу заметки. В результате, адвокат, страстно желавший увидеть реакцию жены насчет заметки, и, желавший выудить у нее кое-какие сведения и подозрения, прождав бесполезно четверть часа, снова позвал жену.
Из туалетной комнаты донесся раздраженный голос синьоры:
— Что тебе?
Адвокат подошел к закрытой двери и тихонько поинтересовался: — Ты ее прочла?
— Нет, — сухо ответила синьора.
— Да ты самая настоящая кретинка! — взорвался адвокат, совершенно уверенный в том, что она уже прочитала рубрику, и, что только ради своего каприза, одного из тех, что нарушали счастливое течение их супружеской жизни, она не пожелала доставить ему удовольствие и обсудить с ним письмо, опубликованное в журнале.
Но зато ему определенно повезло в коридорах суда; а затем прямо-таки феноменальный успех выпал на его долю в городском обществе. В суде поступок адвоката Ланцаротты, моложавого мужчины пятидесяти лет, женатого на женщине двадцати пяти лет, который снял тогу через десять минут после прочтения письма и попросил председателя суда, под предлогом внезапного недомогания, отложить рассмотрение дела, находившегося в повестке дня, был интерпретирован всеми присутствующими соответствующим образом. Аналогичным образом было оценено особое состояние охватившее судью Риверу во время чтения письма: судья без единого звука вернул письмо и словно сомнамбула направился в свой кабинет.
Реакция адвоката Ланцаротты и судьи Риверы тут же была доведена до сведения городского общества; все сходились на том, что у этих двоих были весьма веские причины для опасений, и выражали при этом ехидное сострадание. Но дон Луиджи Амару, неисправимый холостяк, неожиданно спутал все карты, объявив, что в условиях Ланцаротты и Риверы, только в кругу его друзей и знакомых можно было насчитать, по крайней мере, двадцать человек.
— Каких это еще условий? — разом спросило несколько голосов.
Дон Луиджи перечислил их: возраст женщины колеблется где-то между двадцатью и тридцатью пятью годами; она недурна собой; образована, что видно из письма; у нее имеется родственник где-то под сорок лет, приятной наружности, не лишенный обаяния, посещающий или посещавший ее дом; муж — настоящий добряк, ни в чем не перечивший жене, и, не отличающийся большим умом. Единодушное одобрение развернутой схемы тут же сопровождалось сильным замешательством; если не брать в расчет ум, ибо вряд ли кто мог засомневаться в собственном уме, в этих условиях среди присутствовавших оказалось девять человек (кто — то это быстро подсчитал).
Среди тех, кто первым осознал это, был геометр Фавара.
— Позвольте-ка мне перечитать письмо, — попросил он, приблизившись к адвокату Вакканьино с мрачным и угрожающим видом.
Адвокат тут же дал ему письмо; и Фавара, опустившись в кресло, погрузился в чтение, с той сосредоточенностью, с которой он обычно отдавался отгадыванию ребусов, криптограмм и кроссвордов; он совершенно не замечал, что вокруг него воцарилась тишина, и, что он стал предметом забавного и беспокойного внимания. Забавного — поскольку холостяков, вдовцов, стариканов и тех счастливчиков, чьи жены были круглыми сиротами, происходящее забавляло. И беспокойного — поскольку глубокая тревога закралась в глаза тех, кто находился в условиях, сформулированных доном Луиджи. Как, если бы в поведении Фавары было что-то от жертвы, которая, будучи однажды принесенной, смогла ба вернуть им ту уверенность в себе, которую они так неожиданно утратили.
И, в самом деле, Фавара, оторвав беспомощно глаза от клочка бумаги, прореагировал именно так, как этого больше всего хотелось его друзьям по несчастью и даже тем, кто просто развлекался. — Что вы вылупили глаза? Ясное дело, что это выдуманные вещи. Притом, глупейшие… Я этим письмам, публикуемым в газетах, никогда не верил; их придумывают сами журналисты.