Мэр Леджер фыркнул што-то себе под нос, но словами ничего не сказал.
Люди мэра Прентисса расставились в стратегических точках по площади – все верхами; человек десять-двенадцать, ружья наготове, штобы, значит, все вели себя прилично – хотя угроза надвигающейся армии и так уже сделала полдела. Вон мистер Тейт, мистер Морган, мистер О’Хеа… С ними я рос, их видел каждый день – на полях, на фермах; люди себе как люди, пока вдруг в одночасье не превратились во што-то совершенно другое.
Дэйви Прентисса было нигде не видать. Стоило вспомнить о нем, Шум мой снова зарокотал.
Вернулся, стало быть, с холмов, куда лошадь его уволокла, и нашел мой рюкзак. В нем всего-то и было што тюк никуда уже не годной одежды да книга.
Книга моей ма.
Ее слова для меня, ее сына.
Она их писала, когда я на свет народился. До тех самых пор, пока не умерла.
Пока ее не убили.
Мой чудесный сынок, я клянусь, ты увидишь, как в мире все станет хорошо…
Слова… которые Виола мне прочитала, потому што я сам не умел.
И теперь этот Дэйви чертов Прентисс…
– Ты не мог бы, – прошипел, скрипя зубами, мэр Леджер, – хотя бы попытаться…
Он заткнулся и умоляюще посмотрел на меня.
– Прости, – пробормотал он в миллионный раз с тех пор, как мистер Коллинз разбудил нас поутру, подав завтрак.
Не успел я и рта открыть для ответа, как меня так внезапно, так крепко потянуло за сердце, што я чуть не охнул.
Выглянул поскорее наружу.
Да. Это шли женщины Нового Прентисстауна.
Они показались поодаль, группками, на боковых улочках, отдельно от толпы мужчин – мэровы верховые патрули держали их там, не давая приблизиться.
Я чувствовал их безмолвие, как никогда не чувствовал мужского. Оно было словно утрата, словно пятно скорби на звуке мира, так што мне снова пришлось вытирать глаза, но я все равно вжался в бойницу, пытаясь их хорошенько разглядеть… каждую из них разглядеть.
Потомуш вдруг она там.
Но ее там не было.
Не было.
Выглядели они как мужчины: большинство было в штанах и рубашках разного кроя… некоторые, правда, в длинных юбках, но в основном все чистые, откормленные, привыкшие к удобству. В прическах разнообразия было больше: волосы собраны то назад, то вверх, то вперед, короткие, длинные – и светловолосых куда как меньше, чем у мужиков в Шуме… в нашенских, по крайней мере, местах.
И руки у многих скрещены, а на лицах – сомнение. И гнева больше.
Уж всяко больше, чем у мужчин.
– Кто-то пытался драться? – не оглядываясь, бросил я мэру Леджеру. – Хоть кто-то не желал сдаваться?
– Это демократия, Тодд, – устало вздохнул он. – Ты в курсе, что это такое?
– Без понятия.
Я все еще смотрел туда, все еще не находил.
– Это значит, что к меньшинству прислушиваются, – объяснил он. – Но правит все равно большинство.
Я уставился на него.
– Все эти люди хотели сдаться?
– Президент сделал предложение. – Он тронул свою разбитую губу. – Нашему избранному совету. Он обещал, что если город согласится на это, ему не причинят вреда.
– И вы ему поверили?
Он сверкнул на меня глазами.
– Ты или забыл, или никогда не знал, что мы уже сражались в великой войне. В войне, которая должна была положить конец всем войнам. Примерно в то время, когда ты на свет появился. И если повторения этого можно избежать…
– …то вы готовы сдаться на милость убийце.
Он испустил новый вздох.
– Большинство членов совета во главе со мной решили, что это лучший способ спасти людям жизнь. Большую их часть. – Он прислонился головой к кирпичам. – Не все на свете такое черно-белое, Тодд. Я бы даже сказал, ничто на свете не…
– Но што если…
Клац. Замок на двери лязгнул, и к нам вошел мистер Коллинз с пистолетом на взводе.
– Вставай. – Он уперся взглядом в мэра Леджера.
Я посмотрел на одного, на другого.
– Што происходит?
Мэр Леджер поднялся на ноги и выступил из угла.
– Видать, пора платить по счетам, Тодд, – сказал он, пытаясь звучать легко, пока Шум весь так и взвился от страха. – Это был красивый город. А я был другой человек – лучше, чем сейчас. Помни об этом, будь добр.
– О чем вы? – не понял я.
Мистер Коллинз взял его за локоть и потащил вон из дверей.
– Эй! – крикнул я, идя следом. – Ты куда его тащишь?
Мистер Коллинз замахнулся кулаком, штобы дать мне тумака…
и я увернулся.
(заткнись)
Он расхохотался и запер за собой дверь.
Клац.
Я остался в башне один.
И вот когда жужжание мэра Леджера стихло на лестнице, я все и услышал.
Марш марш марш – далеко, на дороге.
К бойнице, скорее.