В заключение необходимо в очередной раз красным, жирным и как угодно еще подчеркнуть: любое средство контрацепции, даже не идеальное, даже имеющее какое-либо побочное действие, все равно нанесет организму неизмеримо меньший вред, чем аборт.
Прибавлю, пожалуй, для красоты суждение Эдуарда Фукса, чья «Иллюстрированная история нравов» не раз помянута в этой книге: «Искусство предохранения от беременности, без сомнения, достойный всяческого одобрения прогресс культуры... Предохранительные средства... облагородят чувство сладострастия, которое станет нежнейшим и ароматнейшим цветком на дереве жизни».
А для веселья прибавлю историю про одно такое облагораживающее цветоводческое средство. Во времена советской власти и, соответственно, жестокого фармацевтического дефицита один известный артист, женатый на внучке одного известного военачальника и потому имевший доступ в кремлевскую поликлинику, охрип. В поликлинике ему дали новейшее заграничное ларингологическое средство — и каково же было изумление нашего артиста, когда после приема этого средства у него изо рта неудержимо и безостановочно пошла пена. Оказалось, что препарат на самом деле был химическим контрацептивом, заполняющим влагалище спермицидной пеной. Хорошо хоть, что случилось это во времена, когда уже не охотились на «убийц в белых халатах» и столь пикантное приключение никак нельзя было квалифицировать как диверсию.
ТЫ СКАЖИ, ЧЕ ТЕ НАДО
Как разговаривать в постели
Февраль 1864 года. Николай Гаврилович Чернышевский закончил в равелине Петропавловской крепости «Что делать» и, кажется, чтобы не сойти с ума в одиночном заключении, принялся за «Мелкие рассказы». Рассказ №19 представляет собой мини-пьесу «Раскаянье госпожи Икс», где, наряду с господами X, N и Усачевым, действуют «древние греческие боги» «как бы в кисейных пеньюарах без белья». Они, в частности, ведут такие разговоры:
Морфей. Приляг, вздремни.
Ирида. С удовольствием бы, да некогда...
Морфей. Право, приляг, соснем.
Ирида. Уж если бы прилечь, так не за тем, чтобы соснуть.
Морфей. И то дело.
(Занавес падает)
Следуя демократической простоте Чернышевского, герои которого нимало не стеснялись ставить прямые вопросы и давать на них совершенно недвусмысленные ответы, попробуем разобраться: как же разговаривать в постели?
Развитие «сексуальной» лексики, ее нормативность впрямую зависят от нормативности самой сексуальности. Например, в Китае, где занятия сексом всегда считались полезными и необходимыми, существовал достаточно изощренный терминологический аппарат для обозначения не менее изощренных приемов «искусства весеннего дворца». Все знали, что означала просьба «направить яшмовый черенок в нефритовую пещеру» или «сыграть на свирели». Любовник мог, к примеру, высказать свое желание заняться анальным сексом в следующей форме: «метать стрелы не в яшмовую вазу, а в медный таз» — и быть прекрасно понятым своей подругой. Поскольку сам секс не был табуирован, то и разговоры о нем считались вполне корректными. Вот фрагмент из знаменитого романа Ван Шичжэня «Цзин, Пин, Мэй» (XVI в.), ставшего своего рода сексуальной энциклопедией: «Она торопливо глотала, не позволяя ни капле пролиться на лицо. Закончив, он спросил:
— Каково было на вкус?
— Немного солоновато, — ответила Золотой Лотос. — У тебя есть ароматные листья чая, чтобы отбить запах?
— Чай в мешочке, в кармане рукава моей куртки. Угощайся».
Сложнее обстоит дело в японской культуре. Прежде всего, в Японии очень отличаются правила речевого поведения для мужчин и женщин, существуют специфически мужские и женские единицы языка. Так, «хара» — живот — мужское слово, женщины пользуются более вежливым словом «о-на-ка». Специфически женским словом считается «огуси» — волосы. Таким образом, вербальная коммуникация применительно к нашей теме, то есть в постели, оказывается столь же ритуализованной, как и весь японский уклад жизни.
В европейских языках «специфически сексуальная» лексика развита значительно сильнее, чем в русском. Например, итальянец или француз не затруднится «прилично» обозначить гениталии или их часть, не прибегая при этом ни к медицинской терминологии, ни к сниженной инвективной лексике — как вышло бы, говори он по-русски. Разница в языках в этом смысле точно определена Владимиром Набоковым (посвятившим сексуальности Чернышевского, с которого мы начали, немало страниц в четвертой главе «Дара»), Он так прокомментировал свой перевод «Лолиты» с английского на русский: «...все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому языку тонкие недоговоренности... все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма».