Когда Флоренский описывает «сквозящую зелень весенних рощ» и все им ощущаемые, точнее, боковым зрением фиксируемые слои пространства, получающие свойства стекловидной толщи, он, по сути дела, оперирует собственным чувственным телом, периферийным по отношению к взгляду, но неустранимым из него, и опирается на присущий ему осязательно-зрительный ритм… Действительно, ведь переход от осязательной функции к зрительной оказывается процессом утончения чувства осязания: «…если уж есть в нас способность осязать, то это есть зрение, а орган осязания – глаз. Из всех органов ему принадлежит наибольшая способность браться за вещи активною пассивностью – трогать их, не искажая, не вдавливая, не сминая»36. Существует двойственность в самом акте зрения, который может быть и активным, и пассивным: когда пассивен, т. е. находится в состоянии относительного покоя или оцепенении, то результатом оказывается «цветовое пятно», колеблющееся и неясное, предвестник скорого сна, это сонное, предсознательное зрение, видим, ничего не видя; когда активен, избирателен и подвижен, каждое мгновение идёт смещение зрительной дистанции, это зрение линейное, точечное, с высокой степенью разрешимости.
Эта двойственность не устраняет осязательную функцию, а только придаёт ей топологическую размерность. Глаз видит через касания-пятна и касания-точки37… Телесная толща призрачного видоизменяется, связывается слоями, мутнеет или, напротив, становится стекловидной, обретая прозрачность. Когда зрительный акт не проходит-сквозь, а как бы застревает или даже подавляется своими осязательными реакциями, «пятнами», то оказывается слепым; в том же случае, когда он проходит-сквозь, то естественно, что эта толща должна быть стекловидна, кристально чиста, ведь она поддерживает иллюзию чистого акта зрения. Ясно и точно видеть – это значит не замечать телесно-осязательных затемнений зрительного поля, не использовать периферийного, бокового зрения, искажающего центральные световые лучи. Быстрота и точность взгляда открывает эту возможность – световая быстрота; всякое же замедление приводит к затемнению, именно в этом замедлении взгляда проявляется телесная память. Именно в этой зоне появляется то, что Флоренский называет призрачным, а мы аурой. Мы вспоминаем, чтобы обрести прозрачность, и не замечаем призрачности воспоминания.
Прозрачность – не просто требование познания, но высшая человеческая ценность, в сущности неустранимая, как наше желание быть, существовать в видимом мире. Видеть и быть – одно и то же. Прозрачность будет светом и именно он, свет, проходя-сквозь, не встречая препятствий, наделяет проходимое прозрачностью. Про-зрачность оказывается онтологическим условием видения; прозрачное невидимо, видимо непрозрачное, при-зрачное, видимо то, что погружено в прозрачную среду, обнимающую собой видимого и видящего, две непрозрачные точки в «световом океане».
16. Видеть иначе: гашиш
Благосклонный взгляд богов Олимпа опоэтизирован чисто гашишстской дымкой.
В небольшой работе «Гашиш в Марселе» Вальтер Беньямин подробно описывает собственное состояние после приёма гашиша, одного из самых популярных наркотических средств середины XIX века. Многие художники и поэты, принимавшие в разное время гашиш, рассматривают вызванные им переживания как удивительное улучшение их творческих потенций. Более того, как последовательно разложенную на фазы творческую функцию, которой можно следовать автоматически, подобно сомнамбуле. Сон, грёзы, видения, ночные кошмары также отвечают этим требованиям, хотя они менее ярки, чем образы, которые даёт гашиш. Часто дело доходит до того, что техника образного письма включает в себя именно те приёмы, которые были «подсмотрены» в наркотических трансах. Подобные галлюцинации и «видения» не патологичны, они вполне осознаются, им может придаваться некий смысл, они на что-то в нас отвечают и что-то нам показывают. Во всяком случае, идея воображения, только она одна в силах справиться с убийственной косностью господства Реального. Беньямин изучает так называемую «странную диалектику наркотика». В одной из своих весьма двусмысленных статей «Сюрреализм. Последняя моментальная фотография европейской интеллигенции» (1929) он пытается развить тему опьянения или экстаза как необходимого опыта освобождения от индивидуального «я» и взрывной переход к слиянию с другими в коллективном революционном действии38.