Не пробыл я в лачуге и минуты, как все мысли о дочери вылетели у меня из головы. Старушка была мертвенно-бледна, она металась на постели в бреду. К тому же она ослабела и пылала от жара. Однако в ране не образовалась гангрена, чего я опасался более всего. Но это не было симптомом улучшения: кожа, плоть и кости не срастались, как следовало бы, а ведь к этому времени уже пора было появиться признакам естественного заживления. Лубки по-прежнему удерживали кость на месте, но какой от этого был толк, если ее ослабевшее, хрупкое тело не могло само о себе позаботиться? Если же оно отказывалось сделать что-нибудь себе во благо, понудить его я не мог.
Я отодвинул табуретку и, поглаживая подбородок и хмурясь, мысленно искал какой-либо бальзам или мазь, которые помогли бы старушке. Но на ум мне не приходило решительно ничего. Да, пусть не останется никаких сомнений в том, что я перебрал в памяти все рекомендованные лечения, какие могли устранить необходимость в опытах: я не приступил к ним очертя голову. Лоуэр был прав, когда говорил, что сначала следовало бы испробовать метод на животных. Но для этого не было времени, а иной альтернативы ни я, ни Лоуэр, когда я с ним посоветовался, найти не сумели.
И девушка, не хуже, чем я, знала, как ограниченны мои возможности. Она присела на корточки у очага, подперла подбородок ладонями и смотрела на меня спокойно и внимательно - впервые ее взгляд выражал только печальное сочувствие моей видимой растерянности.
- Надежда на ее выздоровление была мала еще до того, как вы пришли, сказала она негромко. - Благодаря вашей доброте и искусству она протянула дольше, чем я считала возможным. Я благодарна вам за это, а моя мать уже давно приготовилась к смерти. Не корите себя, сударь, побороть Божью волю вы не можете.
Пока она говорила, я вглядывался в ее лицо, взвешивая, не прячется ли в ее голосе сарказм или снисходительность, так как привык ожидать от нее дерзких грубостей. Но нет, ничего, кроме кротости. Странно, подумал я: ее мать умирает, а она утешает врача.
- Но как мы можем знать, какова воля Божья? Пусть вы уверены, но меня учили другому. Что, если мне предназначено придумать что-то, что ей поможет?
- Если так, то вы ей поможете, - ответила она просто.
Я мучительно боролся с собой, не решаясь сообщить свое намерение невежественной простолюдинке, не способной постичь его суть.
- Скажите мне, - произнесла она, будто могла проникнуть в мои колебания.
- Я долгое время размышлял над новым способом лечения, - начал я. - Не знаю, поможет ли он. Или же убьет ее быстрее, чем топор палача. Если я применю его, то могу стать либо спасителем твоей матери, либо ее убийцей.
- Не ее Спасителем, - возразила девушка серьезно. - Ей довольно одного. Но и ее убийцей вы быть тоже не можете. Тот, кто попытается помочь, будет ее благодетелем, каков бы ни был исход. Ведь главное - желание помочь, так ведь?
- Чем старше вы становитесь, тем с большим трудом заживают ваши раны, сказал я, жалея, что не указал на это Грову накануне вечером, и дивясь ее словам. - То, что у ребенка проходит за несколько дней, способно убить старика. Плоть устает, утрачивает способность противостоять недугам и в конце концов умирает, освобождая заключенный в ней дух.
Девушка, все так же скорчившись на полу, смотрела на меня бесстрастно. Она не заерзала нетерпеливо, не выказала полного непонимания, и потому я продолжал:
- А может быть так, что кровь стареет от постоянного движения по сосудам, утрачивает свою природную силу и со все большим трудом доставляет сердцу питательные вещества, которые оно перебраживает в жизненные силы.
Девушка кивнула, будто не нашла ничего удивительного в том, что я говорил, хотя я коснулся некоторых из последних открытий и сверх того предложил неслыханное прежде истолкование, при упоминании о котором те, кто был старше меня годами и ученостью, скорбно покачивали головами.
- Ты поняла, дитя мое?
- Конечно, - сказала она. - А что тут понимать?
- Но, без сомнения, тебе должны показаться удивительными мои слова о том, что кровь циркулирует в теле?
- Удивиться им может только врач, - сказала она. - Про это знает любой фермер.
- То есть как?!
- Когда колют свинью, ей перерезают главную жилу на шее. Кровь вытекает, и мясо становится белым и мягким. А как могла бы вытечь вся кровь из одного разреза, если бы жилы не соединялись между собой? А течет она сама по себе, почти так, словно ее качают, и, значит, внутри в теле она течет по кругу. Яснее ясного, верно?
Я заморгал и уставился на нее. Творцам искусства медицины понадобились почти две тысячи лет, дабы совершить сие дивное открытие, а эта девчонка говорит, что всегда про это знала. Еще несколько дней назад ее дерзость привела бы меня в бешенство, но теперь я только спросил себя, что еще она, ну и деревенские жители, которых она упомянула, могли бы поведать, если бы их потрудились спросить.
- А! Да... отличное наблюдение, - сказал я, настолько сбитый с толку, что не сразу вспомнил, о чем говорил. Я посмотрел на нее очень серьезно и перевел дух. - Ну, как бы то ни было, я намерен влить твоей матери новую, свежую кровь, чтобы она получила восстанавливающую силу от женщины много ее моложе. Такого еще никто никогда не делал и даже не думал об этом, насколько мне известно. Метод опасный и вызовет страшную бурю, если станет известным. Однако я глубоко убежден, что это единственная возможность продлить жизнь твоей матери.
Бедная девушка была, видимо, ошеломлена моими словами, и я прочел на ее лице страх и дурные предчувствия.
- Так как же?
- Вы врач, сударь. Решать вам.
Я тяжело вздохнул. Видимо, в глубине души у меня тлела надежда, что она вновь примется осыпать меня бранью, обвинит меня в презрении к Божьим законам или еще в каком-нибудь кощунстве и тем избавит от ноши, которую я безрассудно взвалил на себя. Но судьба не подарила мне столь легкого избавления. На кон были поставлены моя репутация, мое мастерство, и пути назад не было.
- Я должен пока оставить тебя и твою мать, чтобы посоветоваться с Лоуэром, чья помощь мне необходима. Вернусь так быстро, как смогу.
Я покинул лачугу, где Сара Бланди упала на колени у материнской постели и, поглаживая волосы старушки, напевала тихим нежным голосом. Утешительные ласковые звуки, подумал я, выходя. Так певала надо мной матушка, когда я лежал больной, и так же поглаживала меня по волосам. Это успокаивало меня в болезни, и я вознес молитву, чтобы пение дочери принесло такое же облегчение ее матери.
Глава одиннадцатая
Лоуэра я застал усердно препарирующим мозг; эти исследования, позднее представленные миру в его "Tractatus de Corde"* ["Трактат о спинной струне" (лат.).], очень его занимали, и он сделал много прекрасных рисунков анатомии указанного органа. Нет, он не обрадовался, когда я ворвался к нему потребовать его помощи и вновь увидел его в дурном настроении.
- Не может ли это подождать, Кола? - спросил он.
- Не думаю. Ну, самую малость. А зато я могу предложить вам насладиться замечательнейшим опытом.
- Я занимаюсь опытами не ради наслаждения, - ответил он резко.
Я вгляделся в его лицо, склоненное над столом. Один глаз был скрыт упавшей на лоб черной прядью. Сжатые губы, обострившиеся скулы внушили мне опасение, что им вновь овладела преследующая его чернота.
- Кроме того, это акт милосердия, и молю вас не отсылать меня, ибо мне необходима помощь и только вы с вашей твердостью и мудростью в состоянии оказать ее. Не сердитесь, я клянусь десятикратно воздать вам за вашу доброту. Я осмотрел вдову Бланди, и времени почти не остается.
Моя искательность его обезоружила: он поморщился и, словно бы с большой неохотой положив нож, повернулся ко мне.
- Ей так худо, как сказало лицо девушки?
- О да. Если чего-либо не предпринять, она умрет очень скоро. Мы должны прибегнуть к опыту, о котором говорили. Ей необходимо влить кровь. Я справился с месяцесловом: солнце сейчас в Козероге, что благоприятно для всех дел, связанных с кровью. Завтра будет уже поздно. Я знаю, вы относитесь с сомнением ко всему подобному, но я не склонен ничем пренебрегать.