Лоуэр ткнул его пальцем в плечо.
- Ш-ш-ш, друг мой, - сказал он. - Ибо вот он собственной персоной. Вы знаете, как он не терпит, чтобы о нем велись разговоры.
- О Господи, - сказал Локк. - Этого я не вынесу. Только не за едой! Приношу вам свои извинения, мистер Коль.
- Кола.
- Мистер Кола. Надеюсь, мы еще увидимся. Доброго вам вечера, джентльмены.
Он встал, быстро поклонился и направился к дверям с неучтивой поспешностью, на ходу кивнув до абсурдности неопрятному человеку, который, шаркая, направлялся к нашему столу.
- Мистер Вуд! - учтиво воскликнул Лоуэр. - Прошу вас, сядьте с нами и познакомьтесь с моим другом мистером Кола из Венеции.
Вуд уже садился, не дожидаясь приглашения, и втиснулся рядом со мной, так что не заметить запаха его нестиранной одежды было никак не возможно.
- Добрый вам вечер, сударь. Добрый вечер, Лоуэр.
Я легко понял, почему Локк так заторопился. Мало того, что от этого человека пахло, и он был лишен даже подобия хороших манер - вплоть до того, что носил очки на людях, будто забыв, что уже не в библиотеке, - но и самое его присутствие немедля омрачило дух веселья, который дотоле царил за столом.
- Как я понял, вы историк, сударь, - сказал я, пытаясь снова завязать учтивую беседу.
- Да.
- Такое, наверное, интересное поприще. Вы подвизаетесь в университете?
- Нет.
Новое долгое молчание, которое затем прервал Лоуэр, отодвинув стул и встав из-за стола.
- Мне нужно подготовиться, - сказал он, словно не замечая моей безмолвной панической мольбы не оставлять меня наедине с мистером Вудом. Если вы присоединитесь ко мне у мистера Шталя на улице Терл через полчаса...
И с легкой усмешкой, указывавшей, что он прекрасно знает, какую шутку сыграл со мной, Лоуэр ушел, покинув меня в обществе мистера Вуда. Он, заметил я, не заказал никакой еды, а начал собирать чужие подносы, выскребывать с них остатки жира и хрящики, высасывая кости омерзительно громко. Он, решил я, должен быть удручающе беден.
- Думаю, они нарассказали вам про меня всякие мерзкие историйки, сказал он и жестом помешал мне возразить. - Не трудитесь, - продолжал он, я ведь знаю, как они меня аттестуют.
- Но вас это словно бы не слишком-то заботит, - сказал я осторожно.
- Напротив. Ведь каждый человек хочет быть высоко ценимым, не так ли?
- Ну, о других я слышал много худшее.
Вуд крякнул и занялся подносом Лоуэра; так как способ приготовления свиной головы совсем отбил у меня аппетит, я пододвинул к нему мой поднос, все еще полный еды.
- Вы очень добры, - сказал он. - Очень.
- Вы можете считать Лоуэра лжедругом, - начал я, - но должен сказать, что он очень высоко отзывался о ваших талантах в сфере истории. И я не могу устоять перед соблазном осведомиться, в чем суть ваших занятий.
Он снова крякнул, и я испугался, как бы утоление голода не сделало его слишком разговорчивым.
- Вы ведь врач-венецианец, про которого я слышал? - спросил он вместо ответа.
- Венецианец, но не совсем врач, - сказал я.
- Папист?
- Да, - сказал я осторожно, но он не разразился оскорбительной диатрибой.
- Так вы считаете, что еретики должны гореть?
- Прошу прощения? - сказал я, дивясь неотесанности его манеры вести разговор.
- Если соблазн заставит кого-то покинуть лоно истинной церкви - вашей ли или какой-нибудь другой, - вы считаете, что он должен гореть?
- Не обязательно, - ответил я, спешно подыскивая аргументы. Казалось, разумнее поддерживать беседу на общие темы и не допускать копания в моих делах. Не терплю сплетен и слухов. - Возможно, он заслуживает потерю жизни, если вы примете доводы Фомы Аквинского, который спрашивал, почему подлежат казни те, кто подделывает монеты, но не те, кто подделывает веру. Впрочем, теперь, я думаю, это встречается очень редко, чего бы вы, протестанты, ни наслышались.
- Я имел в виду: гореть в аду.
- А!
- Если меня крестит священник-еретик, отпускаются ли мне грехи Адама? произнес он задумчиво. - Если меня обвенчает такой, будут ли мои дети законнорожденными? Киприан сказал, если не ошибаюсь, что сила таинства проистекает ex opere operantis, и, значит, крещение, совершенное еретиком, не является крещением.
- Однако папа Стефан возразил и указал, что она существует ех opere operate* [Из действенности действия (лат.).], из силы действия, а не положения действующего, - возразил я. - И таким образом, вам не угрожает никакая опасность, если с обеих сторон намерение было добрым.
Он шмыгнул носом и утер рот.
- Но почему вы спросили?
- Вы же верите в смертный грех, вы, паписты, - рассеянно продолжал он. - Мрачная доктрина, по-моему.
- Менее, чем ваше предопределение. Я верую, что Бог может простить все и даже смертный грех, если такова будет его воля. Вы же говорите, что человек спасает или губит свою бессмертную душу, даже еще не родившись, и Бог не может этого изменить. Что за жалкий Бог!
В ответ он снова крякнул и словно был не склонен продолжать, что показалось мне странным: ведь диспут этот затеял он сам.
- Быть может, вы хотите стать католиком? - спросил я, подумав, что он мог коснуться этой темы не просто из-за неловкости и неумения вести беседу. - Не потому ли вы задали этот вопрос? Полагаю, для этого вам следует поискать кого-нибудь осведомленного в догматах более меня. Я плохой богослов.
Вуд засмеялся, и я почувствовал, что мне наконец удалось преодолеть его болезненную углубленность в себя. Немалая победа, считаю я, ибо нет никого более упрямого, чем протестант, погруженный в меланхолию.
- Тут вы совершенно правы, сударь. Ведь, кажется, я видел, как в прошлое воскресенье вы входили в еретическую церковь с мистером Лоуэром?
- Да, я пошел с ним на богослужение в церкви Святой Марии, но я не причащался. Хотя и мог бы.
- Вы меня изумляете. Как же так?
- Коринфяне не видели ничего дурного в том, чтобы есть мясо, предлагаемое в жертву языческим идолам, ибо знали, что боги эти не существуют, - сказал я. - И как бы ни заблуждались они во многом другом, тут я с ними согласен. Действие это безобидно, ересь же - закоснение в ложной вере.
- Если нам являют истину, а мы отказываемся признать свидетельства собственных глаз и ушей?
- Но это же, бесспорно, грех, не так ли?
- Даже если истина эта противоречит общепризнанному?
- Некогда вера в Христа противоречила всему общепризнанному. Установить истину, однако, не так легко. Вот почему нам не следует спешить с отказом от верований, освященных веками, даже если между собой мы в них и сомневаемся.
Вуд крякнул.
- Что-то в иезуитском духе. Вы не будете против, если я побываю на богослужении в какой-нибудь вашей церкви?
- Я бы приветствовал вас там. Не то чтобы у меня было право приветствовать или изгонять.
- Нельзя не признать, вы весьма не строги. Но почему вы считаете англиканскую церковь еретической?
- По причине, мной названной. И потому, что таковой ее объявил папа.
- А, понимаю. Что, если бы некое положение было бесспорно еретическим, но не подверглось осуждению? Был бы я... или вы вольны его принять?
- Думаю, это зависит от его сути, - сказал я, отчаянно ища способа прекратить разговор, так как мой собеседник внезапно вновь впал в меланхолию. Но он был неотвязчив и столь очевидно искал общества, что у меня не хватало жестокости уйти.
- Если угодно, я приведу вам пример. Несколько лет назад мне в руки попала история одной ереси в церкви первых веков. Разумеется, вы слышали о фригийце Монтане, который утверждал, что в каждом поколении новые пророки будут дополнять слова Господа Нашего.
- И был осужден Ипполитом.
- Но поддержан Тертуллианом и благоприятно откомментирован Епифанием. Но я не о том. Упомянутая мной история повествует о женщине, последовательнице Монтана, по имени Прискилла, и вот ее писания, насколько мне известно, осуждены не были, ибо оставались в безвестности.
- И что же она утверждала?
- Что искупление - вечный процесс, и в каждом поколении будет возрождаться свой Мессия, и будет предан, и умрет, и воскреснет - и так до тех пор, пока род людской не отвратится от зла и более не будет грешить. Ну и еще очень много подобного.