- А тут есть разница? - спросил я.
- Сара выросла в обществе бесподобного равенства между мужчинами и женщинами. Вот ей и тяжко смиряться с тем, что есть нечто для нее запретное.
Было трудно сдержать усмешку, но я помнил, что она - моя пациентка и мне следует в меру ей потакать, к тому же я отправился в путешествия, чтобы узнать новое, и я, хотя ничего полезного из этого почерпнуть не мог, был в те дни настолько терпим, что не стал возражать.
- Полагаю, хороший муж научит ее всему, что ей требуется знать об этих предметах, - сказал я. - Если найдется такой.
- Да, найти такого, за которого она согласится выйти, будет нелегко.
Тут я не выдержал и засмеялся вслух.
- Думаю, ей следует дать согласие любому, кто захочет взять ее за себя, ведь так? Она мало что может предложить в обмен.
- Только себя. Но это очень много. Порой мне кажется, что мы растили ее не так, как следовало бы, - ответила она. - Кончилось все иначе, чем мы предполагали. А теперь она совсем одна, и родители ей не помощь, а обуза.
- Так, значит, ваш муж жив?
- Нет, сударь. Но возведенные на него поклепы ложатся и на нее. По вашему лицу я вижу, что вы слышали про него.
- Очень мало, и я научился никогда не верить тому, что слышу, если это хула.
- В таком случае вы редкий человек, - сказала она с глубокой серьезностью. - Нед был самым любящим мужем и самым лучшим отцом и посвятил свою жизнь отстаиванию справедливости в жестоком мире. Но он в могиле, куда скоро сойду и я.
- И у нее совсем ничего нет? И никого, кроме вас?
- Нед был родом из Линкольншира, а я из Кента. Все мои родные умерли, а его разбрелись по свету, когда болота были осушены и их прогнали с их земли, не заплатив ни пенни. Вот у Сары и нет близких. Клевета отняла у нее надежды на будущее, а небольшие деньги, которые она скопила себе на приданое, она потратила на меня, когда я слегла. Когда я умру, она получит от меня только одно - свободу.
- Ну, она сумеет устроиться, - сказал я ободряюще. - Она молода, здорова, а со мной в таком случае вы обойдетесь очень дурно. Как-никак я делаю все, что в моих силах, чтобы спасти вашу жизнь. И не без успеха, должен признаться.
- Наверное, вы очень довольны, что ваше лечение оказалось благотворным. Странно, как сильно я хочу жить.
- Ну, я рад, что угодил вам. Думаю, мы нашли средство несравненной важности. Очень жаль, что, кроме Сары, у вас никого не нашлось. Будь у нас чуть больше времени, мы могли бы подыскать кузнеца. Только подумайте: если бы мы влили вам кровь сильного мужчины, вы бы уже встали с одра. Но, боюсь, дух, содержащийся в женской крови, не поспособствует столь быстрому сращению сломанной кости. Быть может, через неделю-другую мы повторим вливание...
Она улыбнулась и сказала, что согласна на все, чего я от нее потребую. И я ушел в отличнейшем настроении и очень довольный собой.
В переулке я встретил Сару, которая шлепала по грязи с вязанкой дров и хвороста для очага. Даже с ней я поздоровался приветливо, и, к моему удивлению, она ответила мне тем же.
- Твоей матери много лучше, - сказал я ей. - Я просто в восторге.
Она радостно улыбнулась - я впервые увидел на ее лице такое выражение.
- Господь улыбнулся нам и прислал вас, доктор, - ответила она. - Я глубоко вам благодарна.
- Не благодари, - сказал я, тронутый таким ответом. - Это было удивительно интересно. К тому же она, ты понимаешь, еще не вполне здорова. И очень слаба. Слабее, чем ей самой кажется. И думаю, было бы полезно продолжить лечение. Ты должна следить, чтобы она не сделала ничего такого, что могло бы ему помешать. Подозреваю, это трудная задача.
- Да уж. Она не привыкла к безделию.
Хотя наступила оттепель и страна мало-помалу освобождалась от долгого мрака зимы, стоило подняться ветру, как холод снова становился невыносимым, и я дрожал от его пронизывающих ударов.
- Мне надо поговорить с тобой обо всем этом, - сказал я. - Не можем ли мы куда-нибудь зайти?
Она сказала, что за углом есть питейное заведение, где топят очаг, и я могу пойти туда. А она дома разведет огонь в очаге, проверит, удобно ли лежать матери, и присоединится ко мне.
Указанный ею кабак совсем не походил на просторную, изящно убранную кофейню, которую содержали Тильярды, или хотя бы на постоялый двор, какие теперь строились на трактах. Для путешествующих в каретах; нет, в этом приюте черни единственным достоинством был топящийся очаг. Хозяйничала там старуха, продававшая сваренный ею эль местным жителям, которые заходили погреться. Я был там один, и зальцу эту, совершенно очевидно, благородные люди своим присутствием никогда не украшали. Когда я открыл дверь и вошел, на меня поглядели с любопытством, в котором не было ничего дружеского. Тем не менее я сел у очага и подождал.
Сара пришла несколько минут спустя и поздоровалась со старой каргой, как с доброй знакомой, - в отличие от меня встретили ее приветливо.
- Она следовала за войсками, - сказала Сара.
Видимо, это считалось достаточным объяснением, и я не стал расспрашивать.
- Как ты? - осведомился я, ибо мне важно было узнать о воздействии переливания не только на получающего кровь, но и на дающего ее.
- Я все время устаю, - сказала она. - Но это более чем искупается тем, что моей матери стало лучше.
- Она беспокоится о тебе, - ответил я. - Это ей вредно. При ней ты должна быть веселой и бодрой.
- Я стараюсь, - сказала она. - Хотя иногда это нелегко. Ваша и доктора Лоуэра щедрость явилась величайшим благом.
- У тебя есть работа?
- Кое-какая. Почти каждый день я снова прислуживаю в доме Вудов, а вечерами мне иногда дает работу перчаточник. Я хорошо шью, да только сшивать кожу очень нелегко.
- Почему ты так расстроилась из-за доктора Грова?
И тут же я заметил, как насторожилось ее лицо, и испугался, что опять стану жертвой одной из ее вспышек. А потому предупреждающе поднял руку.
- Будь добра, не считай мои намерения дурными. У меня есть основание для этого вопроса. Должен сказать тебе, что его смерть вызвала некоторую озабоченность, и говорят, что тебя видели в колледже в тот вечер.
Она все еще смотрела на меня каменным взглядом, а потому я продолжал, немного недоумевая, почему я так утруждаюсь:
- Вполне может быть, что тебе задаст эти вопросы кто-нибудь другой.
- Но почему озабоченность? О чем вы?
- О том, что возникло большое сомнение, не был ли он отравлен.
При моих словах она побледнела, опустила глаза, на мгновение задумавшись, а потом недоуменно уставилась на меня.
- А это так?
- Насколько я понял, он недавно отказал тебе в месте?
- Да, и без всякой разумной причины.
- И ты была на него зла?
- Да, и очень. Само собой. А кто бы не озлился? Я работала на него усердно и хорошо, и меня не в чем было упрекнуть.
- И ты пришла к нему в кофейню? Зачем?
- Я думала, что у него достанет сердца помочь моей матери. Я хотела занять у него денег. - Она гневно посмотрела на меня, словно отвергая и жалость, и порицание.
- И он тебе отказал?
- Вы ведь сами видели.
- Ты приходила к нему в комнату в ночь его смерти?
- А кто-нибудь говорит, что приходила?
- Да.
- А кто?
- Не знаю. Будь добра, ответь на вопрос. Он очень важен. Где ты была в тот вечер?
- Это вас не касается.
Я понял, что мы зашли в тупик. Если я буду настаивать, она уйдет, однако она ничуть не утолила мое любопытство. И какие у нее могли быть причины для скрытности? Никаких, настолько важных, что ради них стоило бы разжигать подозрения, и уж к этому-то времени она должна была понимать, что я стараюсь ей помочь. И я попытался в последний раз, но она снова уклонилась от ответа.
- Была ли какая-нибудь толика правды в этих сплетнях?
- Ни про какие сплетни я не знаю. Скажите мне, доктор, кто-нибудь утверждает, что доктор Гров был убит?
Я покачал головой:
- Не думаю. Пока нет причин так думать, и его должны похоронить нынче вечером. После этого вопрос будет закрыт. Бесспорно, смотритель, насколько я могу судить, искренне верит, что ничего подозрительного в его смерти нет.