Тут вниз спустился Лоуэр, утомленный и измученный на вид. Фартук и руки у него все еще были в крови от его трудов. При виде него внутри дома толпа снаружи чуть всколыхнулась.
- Вы готовы подчиниться распоряжению судьи? - спросил палач.
Лоуэр кивнул, но ухватил палача за рукав, когда тот приготовился подняться со своими подручными наверх.
- Я позволил себе распорядиться о ящике для тела, - сказал он. Вынести ее такой, какая она сейчас, никак не годится. Его скоро принесут, и лучше всего будет подождать.
Палач заверил его, что успел навидаться немало ужасностей и это его не тревожит.
- Я думал о толпе, - сказал Лоуэр, когда палач исчез наверху лестницы. Он начал подниматься следом, а я - следом за ним, благо останавливать меня было некому.
Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы палач передумал: он даже стал белее мела. Ибо Лоуэр не искал изящества, которым обычно отличались его вскрытия. Торопясь завладеть нужными ему органами, он четвертовал труп, зверски рассек его, отделил голову и распилил, дабы извлечь мозг, в спешке сорвав лицо, а затем побросал куски на промасленный холст, расстеленный у стола. Чудные, прекрасные глаза, которые так очаровали меня, когда я впервые ее увидел, были вырваны из глазниц, сухожилия и мышцы свисали с рук, будто растерзанные диким зверем. Кругом валялись окровавленные ножи и пилы и среди них - длинные пряди темных глянцевых волос, которые он откромсал, чтобы взяться за череп. Повсюду - кровь. Ее смрад наполнял комнату. В углу стояло ведро, в которое он ее опорожнил, а рядом - стеклянные банки, полные его трофеев. И запах был неописуемый. В другом углу лежал смятый, запачканный балахон.
- Боже ты мой! - воскликнул палач, с ужасом глядя на Лоуэра. - Надо бы взять это и показать толпе. И вы попали бы в костер вместе с ней. Да и по заслугам.
Лоуэр пожал плечами - утомленно и безразлично.
- Это ведь для общей пользы, - сказал он. - Не вижу нужды оправдываться перед тобой или кем-либо еще. Оправдываться надо бы тебе и этому невежде, мировому судье. А не мне. Будь у меня больше времени...
Я стоял в углу и чувствовал, как к моим глазам подступают слезы, так я был измучен и опечален, убедившись, что все мои упования разбиты вдребезги. Я не мог поверить, что человек, которого я называл моим другом, был способен обойтись со мной столь бессердечно, наконец показав мне ту сторону своей натуры, которую до тех пор столь успешно скрывал. К трупам, после того как душа отлетела, я отношусь без лишней чувствительности; я верю, что использовать их на благо науки и необходимо, и достойно. Однако делать это надо со смирением, почитая то, что было сотворено по образу и подобию Бога. А Лоуэр, в стремлении возвыситься, не постыдился пасть до уровня мясника.
- Ну? - сказал он, в первый раз взглянув на меня. - А вы что тут делаете?
- Мать умерла, - сказал я.
- Я огорчен это слышать.
- Как и следует, так как вина ваша. Где вы были вчера вечером? Почему не пришли?
- Это ничего не изменило бы.
- Нет изменило бы, - возразил я, - если бы ей добавили нового духа, чтобы ослабить дух дочери. Она умерла в тот миг, когда ее дитя повесили.
- Вздор. Чистейший, ненаучный, суеверный вздор, - сказал он, опешив от моей готовности обличить его за содеянное им. - Вот это я знаю твердо.
- Ничего подобного. Иного объяснения нет. Вы виноваты в ее смерти, и я не могу вас простить.
- Так не прощайте, - ответил он коротко. - Держитесь своего объяснения, считайте меня виноватым, если желаете. Но не докучайте мне сейчас.
- Я требую, чтобы вы объяснили ваши причины!
- Уходите, - сказал он. - Никаких объяснений никаких причин вы от меня не услышите. Вы более не желанный гость тут, сударь. Уходите же! Мистер Кросс, вы не проводите иностранного джентльмена за дверь?
Обмен колкостями между нами продолжался несколько дольше, но, по сути, то были последние слова, с какими он обратился ко мне. С тех пор я никаких вестей от него не получал, а потому и по сей день не понимаю, почему его дружелюбие обернулось злобой, а его великодушие - изощренной жестокостью. Был ли трофей столь велик? Обратил ли он на меня отвращение к собственным деяниям, чтобы даже себе не признаваться в своей вине? Но в одном я убедился очень скоро: то, что он не пришел помочь мне с миссис Бланди, случайностью не было. Он хотел, чтобы мой опыт потерпел неудачу, потому что тогда я не мог бы объявить об успешности открытого мною метода.
Теперь я безоговорочно уверен, что он заранее рассчитал, как поступить. Быть может, он уже тогда начал писать сообщение, которое год спустя появилось в "Трудах Королевского Общества". "Описание переливания крови" Ричарда Лоуэра - отчет о его опытах на собаках, которые он проводил вместе с Реном, а затем следовал отчет о переливании крови между двумя индивидуумами. Так благодарен он был Рену за помощь! Так искренен, когда указывал, скольким обязан Локку! Такой безупречный джентльмен!
Но ни словечка обо мне. И теперь я уверен, что Лоуэр уже тогда решил, что я не получу признания. Все, что раньше он говорил о том, как другие опережали его и стяжали лавры, об иностранцах и его отвращении к ним, - все, все мне вспомнилось, и я понял, что только подобный мне простодушный простак не насторожился бы с самого начала.
Однако я даже сейчас потрясен тем, как далеко он зашел в желании украсть мою славу! Ибо он заранее позаботился, чтобы я остался неуслышанным, возводя на меня всякие поклепы, рассказывая своим друзьям, что я шарлатан, вор и даже того хуже. И все поверили, будто ему еле-еле удалось помешать мне украсть его идею, а не наоборот, и лишь счастливый случай разоблачил мое двуличие.
Я покинул Оксфорд в тот же самый день, направившись в Лондон, и неделю спустя отплыл на английском торговом судне в Антверпен, где нашел другое, доставившее меня в Ливорно. В июне я был уже дома. С тех пор я ни разу не покидал мою родину и уже давно оставил философию ради занятий, более приличествующих благородному человеку, и даже в воспоминаниях мне больно возвращаться к тем темным печальным дням.
Однако перед отъездом я сделал еще кое-что. Лоуэра просить я не мог, а потому отправился к Вуду, который все еще не отказывался меня принимать. Он сказал, что останки Сары были сожжены еще днем, пока я укладывал свои сумки, и что наконец со всем этим покончено. У костра стояли только он да палач, а горел костер очень жарко. Ему было тяжко присутствовать при этом, но он считал, что должен отдать ей последний долг.
Я вручил ему фунт и попросил, чтобы он позаботился о похоронах миссис Бланди. Пусть ее не закопают в общей яме, как нищую.
Он согласился заняться этим вместо меня. Не знаю, сдержал ли он слово.