За обѣдомъ она ничего не могла ѣсть и скоро ушла въ спальню. Онъ пробовалъ остаться и думать о постороннемъ; но не вытерпѣлъ и кинулся къ ней. Она встрѣтила его мучительнымъ стономъ. Прошелъ часъ. Машины стоны все учащались и, наконецъ, превратились въ раздирательные крики.
Матвѣевъ метался изъ комнаты въ комнату, нигдѣ не находя собѣ мѣста. Онъ ежеминутно приставалъ къ «Аннѣ Степановнѣ» все съ одними и тѣми-же вопросами и заставлялъ ее повторять все одно и то-же, успокоиваясь, пока она давала ему объясненія и ободряла его, и снова впадая въ отчаяніе и дѣтскую безпомощность, едва раздавался новый крикъ Маши.
Около полуночи Анна Степановна, нѣсколько встревоженнымъ голосомъ, сказала ему, что слѣдовало-бы послать за докторомъ.
Онъ похолодѣлъ и сразу не могъ произнести звука.
— Какъ?!. Вы находите… есть опасность? — наконецъ, прошепталъ онъ, едва ворочая языкомъ и дрожа всѣмъ тѣломъ.
— Ахъ, Богъ мои, ну чего вы пугаетесь! развѣ я говорю про опасность… я только нахожу присутствіе доктора полезнымъ… для вашего-же спокойствія.
Но онъ заставилъ ее побожиться, что нѣтъ опасности, а когда она, видя, что онъ не отстанетъ — побожилась, онъ сказалъ ей, что не вѣритъ.
— Ну, такъ вотъ что, Александръ Сергѣевичъ, — рѣшительно объявила Анна Степановна. — Дверь въ спальню я запру на ключъ и прошу васъ не входить: вы только мѣшаете мнѣ и тревожите барыньку.
Она, дѣйствительно, заперла дверь на ключъ, а онъ, не смѣя теперь тревожить Машу, слонялся по кабинету и гостиной, ломая руки во время криковъ Маши и ежесекундно глядя на часы.
Докторъ пріѣхалъ уже среди ночи. Матвѣевъ кинулся къ нему; но онъ почти не обратилъ на него вниманія, а перешепнувшись съ Анной Степановной, прошелъ прямо въ спальню.
Матвѣевъ ждалъ — и конца не было этому ожиданію. Онъ былъ теперь совсѣмъ какъ въ чаду. Онъ смутно понималъ, что послали за хлороформомъ. Машины крики, переходившіе то въ визгъ, то въ ужасную хрипоту — доводили его до полнаго изнеможенія. И такъ шли часы. Разсвѣтало.
Наконецъ, докторъ вышелъ — растрепанный, тяжело переводя дыханіе.
Матвѣевъ, съ искаженнымъ до неузнаваемости, совсѣмъ какимъ-то зеленовато-сѣрымъ лицомъ, только жадно, съ ужасомъ и надеждой взглянулъ на него — говорить онъ не могъ, и онъ ждалъ, невыносимо боясь того, что услышитъ.
— Надо было раньше… я сдѣлалъ, что могъ… ребенокъ спасенъ… но, я долженъ сказать, что боюсь за послѣдствія для матери, — проговорилъ докторъ, въ изнеможеніи опускаясь на диванъ.
XI
Матвѣевъ сразу ничего не понялъ. Онъ смутно чувствовалъ только, что надо туда, къ ней — и устремился въ спальню. Пропитанная ѣдкимъ лѣкарственнымъ запахомъ атмосфера охватила его. Онъ слышалъ какіе-то странные, неизвѣстные ему звуки — и не понялъ, что это крикъ его ребенка. Онъ склонился къ кровати и въ полумракѣ занавѣшенной комнаты увидѣлъ Машу — и почти не узналъ ее, до такой степени лицо ея измѣнилось, такое новое было въ немъ выраженіе.
Она съ большимъ усиліемъ подняла къ нему руку и слабо ему улыбнулась.
Говорить она не могла.
Онъ прильнулъ губами къ ея горячей рукѣ, и его наполнило чувство мучительнаго, почти паническаго страха…
«Что такое говорилъ докторъ?! она въ опасности!.. зачѣмъ-же это?.. какая теперь можеть быть опасность?..» — стучало ему въ голову.
Къ это время Анна Степановна поднесла къ нему что-то.
— Съ дочкой поздравляю… поглядите, какая хорошенькая дѣвочка, — сказала она.
Онъ оглянулся на ея голосъ и увидѣлъ, среди полотна, и кружевъ, маленькое, сморщенное, темное подобіе человѣческаго лица и копошившуюся крохотную ручку. Онъ тотчасъ-же отвелъ глаза и даже зажмурилъ ихъ, чтобъ не видѣть: это крохотное существо показалось ему какой-то страшной галлюцинаціей, и ему даже не пришло на мысль, что это «его и ея ребенокъ».
Дверь едва слышно скрипнула, и показался докторъ.
— Волновать ее невозможно… надо сдѣлать все, чтобъ она заснула, — мрачно произнесъ онъ. — Прошу васъ, выйдите…
Матвѣевъ почти безсознательно исполнилъ это требованіе…
Двое сутокъ продолжались страданія Маши. Она умирала отъ послѣдствій нежданной, но неизбѣжной операціи, безъ которой погибла-бы не только она, а и ребенокъ. Всѣ извѣстные доктора перебывали въ домѣ, но дѣлать было нечего — Маша умирала. Одинъ только Матвѣевъ не хотѣлъ понимать этого, не вѣрилъ, не допускалъ возможности.
Онъ не сомкнулъ глазъ и, ужъ никого и ничего не слушая, не отходилъ отъ постели жены, даже пересиливая въ себѣ страхъ и почти отвращеніе, возбуждаемые въ немъ близостью крохотнаго существа, которое то и дѣло кричало.