- О, - сказал я, - "***" - мое любимое! Еще, пожалуйста, пару пакетов чипсов "ХХХ".
Синтезатор выполнил и этот заказ. Оставив пиво и чипсы на металлическом столе, я подошел к двери слева. За ней оказалось нечто вроде подсобки, где переодевались стюардессы. Я окинул взглядом ветхую форму, продавленный диван и загрустил. Потом увидел привинченную к стене пробковую доску. К ней приколот единственный белый квадратик. Подойдя ближе, я прочитал выцветшую надпись:
"Пивной процессор в синтезаторе накрылся, делает только "***". Долг в тумбочке. Инна".
Я коснулся бумажки, и она осыпалась прахом, будто только и ждала, когда ее прочитают.
В тумбочке лежали две коробочки: одна с презервативами, другая - с канцелярскими кнопками. Я долго думал, что из этого долг, а что - предмет обихода. Вспоминал все, что мне было известно о стюардессах, но так ничего и не понял. Забрал и то, и то.
***
- Трибунал проспишь! - крикнул я, бросив на колени Веронике банку пива.
Вероника меня удивила - банку поймала, кажется, еще до того как открыла глаза. Глаза распахнулись одновременно со ртом, который выдал:
- Что, очухался, выродок?
- Да, доктор, - сказал я, открыв свою банку. - Зашел попросить еще немного ваших распрекрасных пилюлек. Три с половиной часа я не знал, что такое боль, а теперь опять.
Она поглядела на табло с часами.
- Откуда ты...
- Это моя суперспособность.
Вероника переложила автомат, открыла банку и отхлебнула пива.
- Вот есть же в тебе что-то хорошее, Николас Риверос. Но почему большую часть времени ты - куча дерьма?
- Потому что свали отсюда, вот почему.
Она так широко распахнула глаза, что напомнила мне японскую школьницу из трогательного мультика.
- Ты. Сейчас. Что-то сказал?
- Да. Велел тебе поднять задницу с кресла первого пилота и перенести ее в кресло второго пилота. И скажи спасибо, что я вообще разрешаю тебе остаться в кабине. Тут не место тем, кто не отличает тангаж от турбулентности.
Вероника отвернулась от меня, посмотрела вперед, будто спрашивая совета у кого-то по ту сторону стекла. Там только тьма и редкие снежинки.
Откашлявшись, Вероника поднялась и шагнула ко второму сиденью. Я ждал, затаив дыхание...
- Твою мать! - взвизгнула Вероника, подпрыгнув. Я отпустил нитку, которую незаметно держал до сих пор...
- Ну, теперь более-менее в расчете, - сказал я, с удовольствием устраиваясь в теплом кресле.
Автомат упал, едва початая банка пива - тоже. Вероника стояла, разведя руки в стороны. Смотрела то на кресло с рассыпанными по нему канцелярскими кнопками, то на себя, насквозь мокрую. Я тоже с удовольствием созерцал ее маечку, чувственно облепившую грудь.
Вероника медленно сняла с головы латексные ошметки.
- Ты что, - с каким-то благоговейным придыханием спросила она, - сбросил мне на голову гондон с водой?
- Я за безопасный секс. Исключаю саму его возможность. Или презервативы работают как-то иначе?
Она все стояла и стояла, будто не веря, что с ней могло произойти подобное. А я все смотрел и смотрел на нее, ждал и гадал, заплачет или разорется? Вероника оставила меня в дураках: она засмеялась. Медленно подняла к лицу руки, словно пряталась от всего мира, и сначала беззвучно задрожала, потом сквозь пальцы прорвалось хихиканье, и вот уже настоящий смех, звонкий и заливистый переполняет этот металлический гроб, застрявший в ледяной пустыне.
Я с разочарованным видом отхлебнул из банки и, пристроив ее на подлокотнике, открыл пакет с чипсами, положил его между двумя сидениями.
Вероника, даже хохоча, то и дело косилась в сторону темного салона, где беззаботно дрых Джеронимо. А мне вдруг захотелось к ней присоединиться, потому что именно в этот миг пришло осознание: они живы. Оба моих пассажира пережили крушение, хотя даже пристегнуты не были. Я отсалютовал банкой довольному призраку отца, на миг промелькнувшему в темном окне.
- Вот сволочь! - всхлипнула Вероника, одной рукой вытирая слезы, а другой выдергивая кнопки из.. из...
- Могу, если хочешь, смазать ранки йодом, - предложил я, внимательно следя за ее манипуляциями.
В ответ Вероника бросила в меня пригоршню кнопок. Пришлось зажмуриться и отвернуться, а когда я вновь посмотрел на второе сиденье, Вероника уже развалилась в нем, положив ноги на приборную панель, и открывала вторую банку.
- Так ты что, не будешь меня бить? - поинтересовался я.
Вероника, наклонившись, пошарила по полу и подняла автомат. С оружием в руках она явно чувствовала себя раскованней.
- Заткнись и пей пиво. Заслужил.
Заслужил? Я содрогнулся. Можно подумать, это она сюда упаковку притащила! Но, оставив обидки, я задал такой вопрос:
- Чем же? Что растопило твое сердце - острая боль в заднице, мокрая майка или лопнувший презерватив?
Вероника молча передернула затвор. Я посмотрел на оружие.
- Это - автомат Калашникова?
Таким презрением меня еще никогда не обдавали.
- А это от тебя "Шанелью номер пять" несет, или ты просто обделался?
Я подумал, отпив еще немного несравненного "***".
- А что менее позорно?
Почему-то Вероника смутилась, отвела взгляд.
- Ну... Обделаться, конечно, каждый может. Но я ведь просто...
- Ты забыла, - решил я ее выручить. - Я - куча дерьма, вот и воняю.
Теперь она придумала разозлиться, что, вкупе с румянцем, выглядело до странности забавно.
- Черт тебя побери, Ник, ты что, понравиться мне пытаешься?
- Нет, просто интересуюсь, что за автомат.
- АКМ 6П1, - снизошла до объяснения Вероника. - Модель тысяча девятьсот пятьдесят девятого. После того как солнца не стало, говорят, пробовали разное, но в итоге побеждали те, у кого были вот такие игрушки. Им никакой мороз не страшен, если со смазкой не переусердствовать. Безотказная вещь.
- Шесть, - сказал я.
- Чего - шесть?
- "Шанель номер шесть". Любимые духи мамы. Она до последнего сидела в комнате отца, как и я. Видимо, запах остался...
Вероника молчала долго, глядя куда-то на колени.
- Извини, - сказала она. - Я думала, что шучу.
- Все в прошлом, - махнул я банкой. - И уж тебе-то здесь вообще извиняться не за что.
Вероника глотнула пива, взяла пригоршню чипсов и, похрустев ими, задумчиво сказала:
- "Все в прошлом"... Двое суток прошло.
- Это были очень насыщенные двое суток, - возразил я.
- И тем не менее. Твою семью убили у тебя на глазах...
- Так доложили ваши солдаты? - перебил я. - Нет, они, конечно, герои и все такое, но ничего подобного они не сделали. Отец давно болел, и к тому моменту как дверь вышибли, он уже умер сам. Хотя потом его, конечно, пристрелили, тут не поспоришь. А мать... Матери там и близко не было. Она - одна из любовниц отца, и я даже не знал толком, где она живет. С тех пор как я научился читать самостоятельно, она потеряла ко мне интерес.
Покосившись на Веронику, я вздохнул и добавил:
- Да, про "Шанель" - это я наврал. У тебя, видимо, обонятельные галлюцинации на почве стресса.
Но, несмотря на последний выпад, я что-то в ней задел. Взгляд Вероники изменился. Она потянулась вперед и нажала кнопочку. Я не усел проследить, какую, но догадался, когда двери сзади с тихим шипением закрылись. В кабине повеяло ветром интима.
Я с опаской посмотрел на Веронику.
- Слушай, ты, конечно, очень симпатичная, но в моем теперешнем состоянии мне вряд ли удастся почувствовать разницу между тем, что ты со мной уже делала, и тем, что...
Она меня будто не слушала. Сунула руку в карман штанов и достала чуть сырую открытую пачку "Беломора". Протянула мне. Я пожал плечами: почему бы и нет? - и взял папиросу. Включил вытяжку.
Прикуривая от золотистой зажигалки, я понял, что за снаряд пробил броню и добрался до сердца Вероники. Вспомнил, что говорил Джеронимо о женщинах, которых пытался оплодотворить дон Альтомирано. "Нет, все не так, мой отец - другой!" - хотел я сказать. И не сказал.