Сидя в саду, за одну ночь превратившимся в картинку из сказки, Равиль в изумлении разглядывал цветочное буйство. Розы были повсюду — ярко красные, кипенно белые, даже желтые, густо-бордовые и нежно-розовые, розовато-оранжевые, как рассвет, пышно махровые и изысканно утонченные, облачно воздушные и строго расправившие резные лепестки… Одни уже простодушно развернули к солнцу желтую серединку кружевной чашечки, у других же на тугих бутонах еще мерцали капельки утреннего дождя. Некоторые листья казались привядшими, будто не успели оправиться после пересадки, но воздух буквально переполнял пьянящий аромат, смешавшийся с запахом перекопанной сырой земли.
Тот, кто обустраивал это цветочное царство, похоже пересадил сюда все розы, что нашлись в округе! — юноша опустил взгляд на свои руки, крепко сжимающие шкатулку с документами, и усмехнулся с горечью. — А ведь одной бумаги в этом ларчике все-таки не хватает! Как бы не были восхитительны цветы…
Шагов он не услышал и внезапно раздавшийся рядом вопрос, заставил буквально подскочить на месте:
— Нравится? — Ожье наклонился, поднимая шкатулку, которую от неожиданности выронил юноша, и кивнул в сторону ближайшего куста.
— Да, — все же ответил после паузы Равиль, и странно взглянув на мужчину, принял от него обратно свой ларец, повторив вслух свое первое впечатление.
— Нет, — без тени улыбки возразил Ожье, — здесь только самые красивые.
Юноша лишь дернул губами, продолжая упорно отводить взгляд в сторону:
— Зачем? — с каким-то отстраненным любопытством уронил он.
— Для кого, — напряженно поправил его Ожье, веско закончив. — Для тебя!
— Я это понял, — слабо улыбнулся Равиль, погладив кончиками пальцев тяжело клонившийся бутон. — Почему?
Теперь пришла очередь мужчины отводить взгляд, с усилием он наконец проговорил:
— Когда болел, ты бредил и говорил о розах…
Юноша застыл, рука, касавшаяся цветка опала.
— Я говорил об одной, должно быть, — сухо поправил он.
— Так выбери для себя любую из этих! — в резком голосе Ожье ясно различалось отчаяние: что он опять не понял?!
А Равиль молчал.
— Убрать? — тяжело процедил мужчина, и юноша впервые за весь разговор взглянул на него прямо, но… даже дышать стало трудно под этим ошеломленным раненым взглядом!
Равиль почти отшатнулся от него, обвел дикими, потемневшими как грозовая туча, глазами цветущий благоухающий сад, и еле выдавил в ответ:
— Убрать?! За что же… Они же живые! Пусть растут…
Юноша метнулся к дому, оставив растерянного мужчину в одиночестве и смятении.
— Лисеныш…
Глухо заныло больное сердце. Стремглав пролетев до своей комнаты, Равиль забился в самый дальний уголок кровати, обнимая себя руками. Он слышал, что кто-то хотел зайти к нему, слышал голос Айсена, который вроде бы останавливал их, но в данный конкретный миг — это не имело значения. Молчаливые слезы постепенно пропитывали смятую подушку, и одно юноша знал точно: вряд ли в своей новой жизни он сможет ненавидеть что-либо больше, чем прекрасные нежные розы…
Но плакать он тоже больше себе не позволит.
Время шло своим чередом, и обещание Равиль сдержал. Разумеется, он еще не раз и не два сталкивался с Ожье, даже принимал его помощь, если требовалось, но больше не плакал, каким бы тягостным не было присутствие мужчины и как бы трудно не давалось юноше выдерживать спокойный и ровный тон в разговоре с ним. Слезы будто в одночасье иссякли. Он даже смог вполне мирно поблагодарить торговца за предоставленный кров и заботу о нуждах, тем не менее, вполне решительно и твердо отказавшись от настолько роскошного подарка как поместье.
Само собой он не задумывал ничего специально, но для захваченного врасплох Грие удар стал внезапным и болезненным. Обрушив на юношу шквал яростных протестов, он не нашел ничего лучше, чем завершить их признанием, что дом вообще изначально задумывался и строился для него. Во всяком случае, начинал строиться.
— Вот как? — негромко уронил в ответ Равиль.
Содрогнувшись, он отвернулся к окну, плотно сжав губы, чтобы они не вздумали задрожать.
— Что ж… щедро! Впрочем, мне не приходится сомневаться в вашем великодушии, — справившись с волнением, юноша бросил короткий взгляд на шкатулку, прежде чем продолжить. — Но теперь в этом нет нужды. У меня есть дом, где меня так долго ждет моя семья. Довольно скоро здоровье позволит мне наконец его увидеть. И хотя пути Господни неисповедимы, вряд ли я потом когда-нибудь вернусь в Тулузу…