И вновь мистер Дженнер оглянулся на прожитую жизнь. Он сказочно богат, его капиталы растут, а дело процветает. У него есть все для счастливой и одинокой старости, но у него нет никого, кому бы можно было это доверить, перепоручить, оставить. Где-то там, внутри души, а может мозга, находилось место и для наследника, но больше он грезил о даме, о женщине, о некоей фемине. Он не знал как с ней обращаться и что с ней делать. В его памяти лишь теплились воспоминания об отце, который вечно колотил мать, а та выла долго и протяжно, иногда как виннипегский волк, а иногда как дополнительный тридцать восьмой по узкоколейке Чикаго-Детройт. Мистер Дженнер не жаждал воя. Не жаждал он криков, брани, битой посуды, драк. Он жаждал покоя, жаждал мира, жаждал беседы со своей пассией. Сидеть с ней на веранде его особняка, потягивать двадцатилетний виски, курить сигары, хотя черт побери, дамы редко курят сигары. Он бы беседовал с ней о котировках акций, о новых способах добычи руды, о запуске дополнительного парохода по Миссисипи, который приносит тысячу долларов с каждого рейса. Иногда бы они гуляли по парку, который тоже был его собственностью. Ему не надо было слышать ее и слушать. Достаточно было просто того, чтобы она слышала его, понимала, сочувствовала. А ему было бы приятно заботится о ней.
Мистер Дженнер поставил себе за правило возвращаться из треста не позже девяти, возвращаться уже сытым, выпившим свой виски и выкурившим свою сигару. Ничто не должно было отвлекать его от поиска. Он выходил на вечерний моцион и смотрел в глазах прохожим. Он искал ее в парке, искал ее на аллее, иногда он требовал у шофера следовать за ним, пока сам шел по нескончаемым авеню, заглядывая в светящиеся витрины. Но он не видел тех глаз, которые искал.
Завещание мистера Дженнера, как и любой другой документ этого педантичного человека, было выполнено четко, безупречно и находилось у самого известного нотариуса, копия у председателя городского суда, а вторая копия у епископа местной католической епархии. «Я Самюэль. Ф. Дженнер, находясь в здравом уме и трезвой памяти, сего дня четвертого марта тысяча девятьсот … года завещаю все приобретенное мною имущество, активы, фонды, капиталы, все то, что содержится в списке ниже, той, кто по воле доброго случая и изъявив прямое желание сделала мне счастье присутствовать со мной всю мою оставшуюся жизнь и скрасила мои последние дни, будучи мне верной и преданной до той поры, пока смерть не разлучит нас…». Завещание было оформлено так грамотно, что не было в мире и на небе силы, способной опротестовать его и много счастливиц отдали бы половину своей жизни, чтобы «скрасить последние дни», «быть верной, пока смерть не разлучит…», а уж миллионы как-нибудь скрасили бы утрату безутешной вдовы.