Венди Никел. Вопросы чужих
Когда мне исполняется двадцать, они приводят меня обратно на корабль.
«Теперь ты достиг взрослой стадии своей расы», – объясняют они, их ротовые отверстия трепещут от непонятного мне волнения.
Я не спрашиваю, откуда они так много знают о физиологическом развитии моей расы. В течение пятнадцати лет они изучающее разглядывали меня глазами, настолько непохожими на мои, что даже если бы у меня не сохранилось воспоминаний о крушении, я всё равно бы понял, что я не такой как они. Еженедельно они открывали дверь моего бункера и ждали, пока я последую за ними в стерильную белую лабораторию. Там они взвешивали и измеряли меня, сравнивая полученные результаты с записями в толстых гроссбухах, озаглавленных «Тело №1», «Тело №2» и далее по списку.
Эти номера – всё, что осталось от мамы, от моего народа, от всего, чем я жил до того, как наш корабль вошёл в атмосферу этой планеты. До ослепительной вспышки, жара, давления, взрыва, криков и клубов дыма. До их странной пищи и питья. И до бесконечных вопросов. (Почему так много вопросов?)
«Откуда вы?»
«Как назвался ваш дом?»
«Куда вы направлялись?»
«Вы знали, что эта планета обитаема?»
«Кто вы?»
Я не знаю. Не знаю. У меня нет ответов на их вопросы.
«Теперь, когда ты стал взрослым», – объясняют они, и их глазные яблоки светятся тем, что, как я полагаю, может означать волнение, – «мы хотим, чтобы ты осмотрел обломки корабля. Чтобы помочь нам лучше узнать людей. Чтобы понять, кто вы и зачем пришли».
И вот я стою перед местом крушения, мои слишком широкие ботинки (изготовленные для ног с большим чем у меня количеством пальцев) тонут в грудах песка и пепла. Почерневший корпус корабля наполовину зарылся в дюну, словно ободранный труп огромного мёртвого зверя. Но массивные орудийные стволы на его корпусе всё ещё направлены на тёмные силуэты далекого города, и я впервые осознаю, откуда источник их тревоги, которую, будучи ребенком, я воспринимал как должное – наш корабль обладал смертоносной разрушительной силой.
«Почему вы пришли сюда?»
«В чём заключалась ваша миссия?»
«Вы собирались причинить нам вред?»
Я не знаю. Пожалуйста. Я был просто ребёнком. Я ничего не знаю.
Они не хотят понять, что в пять лет я не был знаком с масштабными планами человечества по исследованию галактического пространства. Что меня больше занимали уроки чтения и игра в классики на ячеистых палубах корабля. Теперь я благодарен за часы, потраченные на изучение букв; книги, которые они спасли вместе со мной, были моими лучшими друзьями все эти долгие годы – нить, которая связывала меня с моим прошлым и не давала мне потеряться.
Они ведут меня через покорёженный воздушный шлюз, где воздух пустыни свободно проносится сквозь щели корпуса, а свет от трёх солнц льётся перекрещивающимися потоками из трещин в потолке. Воздух пропитан зернистым, несвежим пеплом, который липнет к языку, зубам, забивает мне горло.
«Комната, в которой мы тебя обнаружили, была единственной нетронутой огнем», – объясняют они. – «Мы надеемся, что теперь, когда ты вырос, ты сможешь помочь нам».
Я боюсь, что не смогу им помочь – и тогда они решат, что напрасно сохранили мне жизнь.
Я боюсь, что я... что их не устроят мои ответы.
Надпись «КАПИТАН» на двери каюты едва различима. Когда я захожу вовнутрь, воспоминания обрушиваются на меня. Хотя всё перевернуто вверх дном и утонуло в песке и пыли, я всё равно узнаю комнату моего детства: место тёплых объятий, мягких одеял и книг. Колыбельных, пожеланий спокойной ночи и маминых поцелуев перед тем, как ей приходилось возвращаться на мостик.
Мама.
Это слово из моего родного языка; у них нет для него эквивалента. Это концепция, которую они вообще не понимают. Я оглядываю комнату, пока мой взгляд не падает на мамин рабочий пульт. Там, в пульте, скрыт бортовой журнал, и я сразу понимаю, что, если и есть ответы, то искать их надо именно здесь.
– Могу я побыть один? – спрашиваю я. – Погоревать?
Их глазные яблоки пульсируют, как мне кажется, сочувствием, и они выходят, не сказав ни слова. (Они никогда не могли понять, когда я лгу.)
Я переступаю через перемешанные с песком осколки стекла и обрывки бумаги.
«Не трогай!» – я помню, как моя рука тянулась к клавиатуре. Но я был одиноким, упрямым рёбенком, поэтому после того, как мама целовала меня, желала спокойной ночи и уходила на мостик, я повторял набор комбинации пароля и смотрел на её лицо, пока засыпал. Ежедневной отчёт всегда заканчивался, компьютер отключался и я засыпал задолго до её возвращения.
Теперь мои пальцы уверенно нажимают на кнопки, как будто я проделывал это ещё вчера, и мамино лицо возникает на экране, живое и невредимое. У меня не было возможности посмотреть запись в журнале за этот день, и теперь, когда она говорит, я представляю, что она снова здесь, в последний раз.
– Прошла неделя после столкновения с метеоритом, из-за полученных повреждений мы потеряли связь с флотом, – голос мамы спокоен и решителен, но я чувствую срываемое беспокойство. Я помню напряжённую тишину, овладевшую кораблем в те последние дни, тревожный шёпот офицеров, который затихал, как только я входил в каюту.
– Я почти завершила ремонт устройства связи, – продолжает мама, – но мы продолжаем терять воду из-за протечки в резервуарах. Я приняла решение совершить посадку на ближайшей планете земного типа, чтобы произвести ремонт. Есть признаки жизни. Надеюсь, обитатели планеты миролюбивы. Если нет... – Её голос дрогнул, а затем вновь обрёл силу. – Если нет – мы сделаем то, что должны, чтобы выжить.
Я верчу устройство связи в руках, просеивая свои воспоминания, пытаясь отделить то, что я помню, от того, что говорили мне они. Они сказали, что корабль потерпел аварию в верхних слоях атмосферы, и что они ничего не могли сделать, кроме как наблюдать за его падением. У меня никогда не было причин сомневаться в этих рассказах. До сегодняшнего дня.
Ослепительная вспышка, жар, давление. Взрыв. Крики и клубы дыма.
Я перебираю в памяти события прошлых пятнадцати лет. Я, ещё совсем малыш, прячусь от взглядов их выпученных глаз, когда они приносят мне то, что, как я в конце концов разобрался, было едой. Я, немного постарше. Они разделяют непроизносимые слова своей речи на слоги, которые способен выговорить мой язык. Их нумерованные гроссбухи. Их наблюдающие глаза. И бесконечные, бесконечные вопросы.
«Кто вы?»
«Почему вы оказались здесь?»
«Вы собирались причинить нам вред?»
В течение многих лет они кормили меня. Одевали. Учили. Сохраняли живым и невредимым.
Но почему?
Когда они возвращаются в каюту, я передаю им разблокированный журнал и наблюдаю за ними. Изучаю их, так же как они долгое время изучали меня.
«Спасибо».
Дрожь их щупалец, как меня учили, является признаком облегчения, хотя, если так проявлялись какие-то другие эмоции – отвращение? горечь? ненависть? – откуда мне знать? Мне известно только то, что говорили мне они, и кто знает – может, я так же не ощущаю их ложь, как они не чувствуют мою?
Возможно, они ни в чём не виноваты. Возможно, они не стреляли по нашему кораблю. Или, может быть, как и мы, они просто пытались выжить в полной опасностей вселенной.
И всё же…
Они приводят меня с корабля обратно в подземный бункер, предназначенный для моей же собственной безопасности (это действительно так? тогда почему запоры на дверях снаружи?). Я поправляю устройство связи, спрятанное под одеждой; мамино руководство пользователя царапает мне бок. Мама сказала в журнале, что почти закончила ремонт, и, если повезёт, я смогу его завершить. Мама обучила меня посылать сигнал бедствия прежде чем научила писать своё собственное имя. Когда сюда прибудет наш флот, они смогут разобраться, что произошло и кто виноват.
Что касается меня, я воспользуюсь последним маминым советом. Я сделаю то, что должен, чтобы выжить.