Это совершенно иная перспектива, увидеть которую можно только вникнув в само толкование прп. Максима «согласно созерцанию»: «когда всякий ум, подобно Елисею, плешивый, [12] то есть чистый от мыслей о материальном, восходит к знанию, то над ним весьма [злобно] насмехаются помыслы о чувственном, о материи и о форме — ведь число сорок означает чувственное, [13] а материя и форма, прибавляясь к нему, составляют [с ним] число сорок два. [14] Так вот, такие помыслы высмеивают ум, дабы внушить ему нерешительность [в отношении] добродетелей, [и тогда] он [творит] молитву и убивает их с помощью двух медведиц, то есть наслаждения и вожделения — ведь эти страсти, если обратить их вспять и применить для благой цели, умертвят насмехавшиеся помыслы» (qu. dub. 165).
В этом толковании вообще уже нет ни реальных «детей», ни «медведиц», ни справедливого или несправедливого наказания «детей», ни даже самого пророка Елисея, есть только мы — каждый из нас — и некая ситуация, которая может возникнуть с тем, кто вступил на путь познания (гнозиса), и пытается ради этого познания очистить свой ум от страстных помышлений о материи и плоти. Именно наша душа и ее путь к познанию истины, очевидно, для нас важнее всего, даже вопроса о том, справедливо или нет покарал Бог из-за Елисея детей, да и были ли, собственно, это дети, или же уже взрослые, важнее и так называемого вопроса о теодицее (то есть «оправдания» библейского Бога). В самом деле, зачем нам «оправдывать» Бога и Св. Писание, если нас самих это не приближает к знанию (гнозису), если это ничего не дает нашей собственной душе, не приближает ее не к внешне-интеллектуальному, а опытному знанию истины. Исходя именно из этой шкалы ценностей, где во главу угла поставлено состояние нашей собственной души, ее движение к Богу и грозящие ей на этом пути опасности, прп. Максим и читает Св. Писание, в том числе и рассматриваемую в qu. dub. 165 историю о Елисее, детях и медведицах.
В толковании прп. Максима речь идет о том состоянии, когда помыслы о чувственном издеваются над устремившим свой ум к гнозису, смеясь над тем, что он отказался от удовольствий и желаний, и таким образом жизнь его стала унылой жизнью «плешивого старика», не знающего ни сильных желаний, ни их удовлетворения. Гностик (образом которого и выступает Елисей), как пишет прп. Максим, уничтожает эти помыслы; с помощью молитвы он не дает этим насмешкам возыметь то действие, чтобы он снова стал искать наслаждение в чувственном и отказался от стяжания добродетелей, но, мало этого, наслаждение и вожделение, направленные к благой цели, то есть к истинному Благу, совершенно уничтожат, согласно прп. Максиму, нападение помыслов о якобы жалкой и безрадостной жизни, которую он ведет.
Этого примера достаточно, чтобы убедиться, насколько подход прп. Максима к Священному Писанию (да и писаниям святых отцов, о чем мы еще скажем ниже) отличается от наиболее привычного и распространенного как в его, так и в наше время. Это не значит, разумеется, что все остальные толкования Св. Писания — «неверны» (хотя, конечно, есть и такие), что толкование истории с Елисеем, скажем Златоуста, нужно отбросить (для определенных, в первую очередь пастырских и педагогических целей в определенных обстоятельствах оно, очевидно, полезно), но именно подход к Священному Писанию прп. Максима выстраивает ту духовную перспективу, которая при всех переменах культур, цивилизаций, религиозных течений остается «единой на потребу», перспективу, где нет ничего важнее, чем «приближение по знанию единого к Единому», [15] как сам прп. Максим, вероятно обыгрывая знаменитую фразу из Эннеад Плотина, [16] сказал о совершенном патриархом Авраамом, преодолевшим дихотомию материи и формы, поднявшимся над мiром явлений и познавшим тайну Богоединства.
13
Очевидно, по четырем стихиям, из которых состоит все материальное (ср.
16
В Эннеадах: «бегство единого к единому» (φυγὴ μόνου πρὸς μόνον) (Plot.