чумою при кормленьи заражались,
пролито реки слез у алтарей.
За пару дней дома опустошались.
Погасла и надежда на врачей…
5
В домах пустых распахнутые двери,
качает рамы легкий ветерок.
Кто их прикрыть бы мог, уж вне материй.
И кажется, что еще один виток,
и мир людской совсем сорвется в бездну.
Но нет, только настали холода,
Они то и загнали в угол скверну.
Болезнь вдруг поутихла. Навсегда?
Эпоха Собачьего сердца
Мир без отцов, без матерей,
Где «номерной родитель».
Где нету жен, где нет мужей.
Где дьявол — победитель.
Куда же тянут нас сейчас,
где ж тот предел абсурда?
С какой дурной горы скатясь,
пришел к нам тот паскуда,
который хочет проредить
народ на белом свете?
Людей плодится разучить,
на всей нашей планете.
Вещают тренды рупора,
что было, уж не в счете.
«Сердца собачьего» пора,
где Швонеры в почете,
пришла сейчас, — Не прячься, брат,
не отсидеться с краю!
Ты дышишь — значит виноват!
Вина же возрастает,
коль воспитал своих детей
по дедовским законам.
Прогнать родителей взашей!
Детей в других канонах,
взрастят в красивых лагерях,
введут в постчеловеки.
Они подымут новый флаг.
Похоронив навеки,
все то, что лучшее средь нас
природа породила.
Тот вечный, дедовский заквас,
в чем есть вся наша сила…
Под плоскогорьем лакированных мозгов…
Под плоскогорьем лакированных мозгов,
Налеты прежний поколений затаились.
Сплошная ересь предрассудков всех сортов,
Где боги тотеизма суетились.
Примет и всяких заблуждений кутерьма,
Мрак ведовства, потемки шаманизма.
Науки груз весь этот ералаш подмял,
Чтоб не было и духа мистицизма.
Но корень бога до сих пор в речах лежит,
Он в сути слов водой живой играет.
Суть естества нас непонятностью страшит,
И каждый тут науку поругает.
Порой и знающий, ученный человек,
Кидает мысли в мистики чудесность.
Заходит в тот, замшелый памяти отсек,
Где боги берегут свою помпезность…
За прилавком старый Циппельман…
За прилавком старый Циппельман,
Тортик «Палине» для нас пакует.
Красота, — пойди такой сваргань.
Запахом ванили интригует,
Белый крем, в листочках золотых,
А внутри: все сливки с шоколадом.
Упаковка, видов козырных,
С лентами и всяким маскарадом.
Ананас, бананы и коньяк,
Мясо и горячие лепешки.
Едем другу — он в гульне мастак,
Редкостный, веселый сладкоежка.
Баня, рядом с озером большим,
Лес его стеною окаймляет.
В тишине мы пьянкой прозвучим,
Всех чертей язык хмельной облает.
Старый, дымом схваченный камин,
После будет душу мою нежить.
Я, средь леса степи блудный сын,
Все в лесу меня может потешить…
Время
Несет вперед нас времени поток,
Неумолимо, горы разрушая.
И ты плывешь по нем, как поплавок,
Лишь обплывать стремнины успевая.
И даже если можешь править курс,
Чуть сбавить ход, свернуть куда потише.
Все ж Хроноса немыслимый ресурс,
Не даст уж слишком длинных передышек.
Из ночи, вдруг прорвавшись в этот мир,
Мы вновь, проваливаясь в ночь, уходим.
Напрасно, как транжиры из транжир,
Мы часто время жизни переводим…
Хмель
Бутыль уже пуста наполовину,
Чернит бокалы сладкое вино.
Раздумий хмель нагонит чертовщину,
Мир превращая в странное кино.
Которое никак не остановишь,
В котором ты пока играешь роль.
С бокалом каждым мысль все бестолковей,
И в мире ты лишь шут, а не король.
Вино, завладевая головою,
Твое наружу гонит естество.
Ведь в шутовстве, нет, не вино виною,
Раскрепощая мыслей колдовство,
Хмель открывает дверь твоей натуре.
Она ж свободно льется в мир мирской.
Нет, ты в хмелю не окарикатурен,
Он высветил лишь то, что есть тобой.
И шутовство не самый страшный морок,
Жестокость и коварство — вот беда!
Бывает часто, во хмелю рассорясь,
Не мирятся уж люди никогда.
Виной тому такие откровенья:
Один нечаянно показывает суть
своей души, другой меняет мненье.
Ничем его тогда не развернуть.
Звездные моря