— Итого у вас получается бесконечный приток новых рекрутов из числа тех, кто не пережил встречу с пустыней, и практически полное уединение, ведь в мёртвом городе посреди песков живут лишь немёртвые, которых и без того там немного, — с тенью насмешки резюмировала Актория, на что Атратин удовлетворённо кивнул.
— Вы сами ответили на свой вопрос, миледи, — насмешливо произнёс консул. — Что же до других городов, — возвращаясь к первоначальной теме разговора, протянул он, — то я думаю, вы лучше меня знаете, как прошли три эльфийские интервенции, в ходе которых Великое Княжество потеряло сначала Батью, затем вашу родную Йедию, а сейчас вот ещё и Нойян, и все три эти княжества стали частью нашей конфедерации.
— Моих бывших сородичей история и поражения учат малому, — не скрывая своего пренебрежения, отрезала Актория. — Я рада, что Йедия больше не является частью этого огромного лицемерного собрания дураков. С вами у нас куда больше возможностей проявить себя и развиваться.
— Кто знает, — Атратин повёл плечами. — А между тем, мы с вами наконец пришли, — он кивнул в сторону курии.
Актория расправила плечи и приняла надменный вид. Собирался Совет Пяти, которому теперь предстояло превратиться в Совет Шести, и консулам пяти республик надлежало прийти к согласию, кто временно до выборов на месте займёт пост консула Нойяна, приобретённого Аратилией лишь несколько месяцев назад после сокрушительного поражения эльфов, вновь неудачно потыкнувшихся на чужие земли.
Актория первой вошла в курию, и Атратин последовал за ней. Этот Совет знаменует собой новую страницу в истории конфедерации, и Сервилий, как и прежде, вновь стоит у её истоков, принимая в ней непосредственное участие.
========== Вопрос 2 ==========
Комментарий к Вопрос 2
«Что ты почувствовал, когда понял, что город вот-вот падет?»
«Зачем дэва назвалась ненастоящим именем? Вообще, есть ли какое-то значение в ее именах?»
Ночь опускалась на пустыню. День разливался кровавыми лучами заката, и окровавленный песок и камни ярко блестели в них. Тяжёлая осада отзывалась усталостью даже в среде немёртвых, и крайний бой поставил их перед безжалостным осознанием: оборона сломлена, и Жизнь торжествует над Смертью.
Консул обходил линию укреплений, как всегда инспектируя её и осматривая новые бреши, нанесённые оружием и магией. Тела павших общей кучей лежали на подступах. Эльфы и люди, некогда живые и шагнувшие за грань — все встретили свою окончательную смерть именно здесь, и было в этом что-то красивое и ироничное. Консул покачал головой, глядя на мрачную картину, продолжая обход.
Их осталось так мало. Выжившие из Канмандега и Батьи отступили вглубь пустыни, чтобы усилить оборону Чаррадаша, но упорству эльфов и людей можно было лишь позавидовать. В этот раз они хорошо подготовились, и даже безжалостная пустыня не смогла сломить их. Они стояли и наступали, и Атратин понимал: немёртвым не выстоять.
По пустым, тихим, частично разбитым улицам он возвращался в свой дом. Горечь сжимала небьющееся сердце, и консул не сдержал тоскливой усмешки. Его родина, его вотчина конала в агонии у него на глазах, и он ничего не мог сделать с этим — лишь разделить её. Стоять во главе тех, кто доверили ему своё существование, и если такова судьба — пасть вместе с ними раз и навсегда.
Страха не было, но было лишь печальное принятие. Некроманты всегда жили мирно, сохраняя нейтралитет и не провоцируя конфликты. Были жертвой чужой агрессии, костью в горле, от которой так упорно и отчаянно пытались избавиться те, кто боялись их и даже не пытались понять. И вот теперь…
Темнота рабочего кабинета встречает его печальной скорбью. Не было страха, но было сожаление. Всё, что он любил, его родина и послушники, живущие под его началом, его надежды и место, что приняло его — всё должно было быть уничтожено, и он больше ничего не мог сделать, чтобы не допустить этого. Лишь пасть вместе с ними, оставив на поругание живым мёртвые руины и тела. Такова, значит, была судьба изгнанников и еретиков?
Он усмехнулся, прикрыв глаза. Почувствовал за спиной бесшумное присутствие — Луве как всегда была рядом. До последнего сопровождала его, отказавшись бросить даже тогда, когда стало понятно, что это конец.
Луве… Такая же изгнанница и «еретичка». «Тёмная лживая тварь», «мерзкая демоница», совращающая душу и продающая её своему тёмному владыке. Избравшая его ещё в те далёкие дни, когда он был жив, и верно следующая за ним до этого мгновения. Дэва, назвавшаяся именем «Любовь» и отдавшая Атратину самое дорогое, что у неё было — ему действительно было жаль, что всё закончится именно так, и Луве останется одна на руинах мёртвого города, прижимая к груди то, что останется от его тела.
— Чаррадаш падёт, — его тихий голос растёкся по тишине кабинета, нарушая звенящее молчание.
Пугающее затишье, когда не слышно даже завывания ветра в пустыне, словно какая-то ужасная магия поглотила все звуки. Отгремело тяжёлое сражение, и вот-вот должно было загреметь следующее — а между ними это мучительное молчание, дарующее ложную надежду и передышку.
Бархат ночи укутал пустыню, опустился на руины и изувеченные тела мёртвых. Прятал кровавые реки, что жадно испивал песок, да обломки оружия и плоти. Ночь дарила надежду не менее ложную на то, что новое утро принесёт долгожданное облегчение и избавление. Ведь так могло быть где угодно, но только не в пустыне. С кем угодно, но только не с немёртвыми, которым даже в собственном доме были не рады.
— Это сражение будет последним.
В голосе консула Атратина не было ни печали, ни страха — лишь данность. За более чем пятьсот лет существования многие вещи воспринимаются гораздо спокойнее и проще, а Сервилий как никто знает, что всему всегда приходит свой конец. И он спокойным шагом выходит из кабинета, шагая по пустынному коридору своего дома, и выходит в любимый сад, чтобы в последний раз побыть в нём. Держит ровно и уверенно спину, и спокойная сила всё также волнами расходится от него. Что ж, время пришло.
— Не ходи! — она как всегда следует за ним и появляется из-за его плеча, и обжигающе-горячие пальцы в отчаянии хватают ледяную руку. — Они всё равно все уже мертвы — зачем тебе оставаться здесь? Давай сбежим! — с таким же отчаянием она смотрит на него полными искреннего страха глазами и напоминает Сервилию напуганного ребёнка, а не древнего могучего духа.
Он улыбается ей — так, как не улыбается никому. Его холодные глаза горят тихим огнём, будто он снова жив, и кончики пальцев едва касаются мягкой щеки. Она знает даже лучше него самого, что это конец, как и знает, что он никогда не поддастся её искушению.
— Ты помнишь, почему мы бежали? — смотрит прямо в глаза, видя в них страх, боль и подступающие слёзы. — Помнишь, из-за чего и ради чего всё это было?
Консул отвёл взгляд, бросив его куда-то вдаль, не то вглубь сада, не то на чёрный траурный бархат неба. Красивое лицо его сделалось одновременно печальным и безмятежным, и он приподнял уголки губ вверх.
— Если нас уничтожат, это будет означать лишь то, что у таких, как мы, больше не будет надежды. Нас перебьют как крыс или запрут в клетки догматов. Нам не оставят выбора. Нам не оставят ничего. Мы вновь превратимся в еретиков. Мы вновь будем одиноки. Я не могу всё бросить, Луве. Я не могу уйти — ни с тобой, ни вообще. В конце концов, я тоже мёртв — мне нечего терять.
Он почувствовал, как Луве крепче сжала его руку. Она закусила губу, пытаясь сдержать слёзы, не моргая глядя в спокойное лицо Атратина. В конце концов вздохнула и тихо прильнула к нему, обнимая за руку и кладя щёку на мужское плечо.
— Атефек… — длительное молчание нарушил её негромкий шёпот, и Сервилий удивлённо опустил глаза на печальное, но уверенное женское лицо. — Когда-то давно ты спрашивал, какое моё истинное имя, — не отрывая глаз от точки перед собой, всё также негромко произнесла она. — Так вот, другие дэвы знают меня под именем Атефек.