Я, Настя и лошадка… Вот такие у нас дела!..
– Да! Дела! Так, может, образуется. Ты же знаешь: не то в жизни бывает.
– Может и образуется. Не то в жизни бывает… Давай, ещё по граммульке.
– А старший-то как? – Михалыч подвинул гостю тарелку с кружками колбасы.
– А кто его знает? Ничего не пойму! Спросить не спросишь: похоже сами не знают. Плывут куда-то без руля и ветрил. «Ну, а тех кто весла бросит, тех нелегкая заносит…»
У твоих-то как?
– Тоже: хрен их поймешь! – Михалыч налил рюмки. – У всех здесь так!
Антоныч-то – заслуженный врач! Сын уволил его: сам стал во главе клиники. Хорошо, если раза три за лето приедет, а то и нет. Все думали: после смерти матери заберет его в город. Куда там! А, может, и к лучшему?..
…Крепко мы здесь все окопались… Только против кого оборону держим?..
Дети не пойми, чем заняты. Внуки в непонятной гонке за чем-то… Какие-то секции, телевизор, компьютер, телефоны навороченные, которые и не телефоны вовсе. Ни руками, ни головой, а повязали всех вокруг себя.
Моя вот и за гувернантку, и за домработницу… Жив ли я здесь?.. Хрень какая-то… Ни читать, ни писать толком. «Пык», «мык», а шестой класс! Напишут – сами понять не могут, что? А эти… То мебель меняют, то машины… То Турция, то Египет…
Вот в дом все не могу воду провести…
…Батю часто вспоминаю. Увидел бы он все это – убил бы меня! Как есть, убил бы!
– Мой тоже суров был. Давай за них?.. Пусть им земля пухом будет, – Юрий подвинул пустую рюмку.
– Мерзнет, значит, лапа-то у Мамая… Вот ведь! Давай им завтра в вольере пол утеплим. А? – Михалыч посмотрел на Юрия.
– Как скажешь. Давай. Ты только говори, что делать-то…
– …Читает. Надо же, маленькая ведь. Ты учил?
– Да, нет! Вроде как-то сама начала…
– А я тоже сам начал. Помню: батя сидел, читал газету, а я подошел и прочитал – «Правда». Он даже опешил. А что?.. Все друзья старше меня были…
– Ну, давай прихлопнем до конца, – Михалыч разлил остатки «Старки».
…Юрий ушел спать.
Михалыч убрал со стола посуду, застелил диван, выключил свет, оставив чуть теплящийся ночник. Подошел к комоду:
– Вот так вот, лошадка! Вот такие дела у нас.
…Как сажа бела…
Спи! Никто не обидит!
Завтра будем Мамаю пол делать. Мерзнет друган… Вот ведь…
Он подвинул стул ближе, сел, «положив» руку на гриву.
Сюита
Антон стоял посреди выставочного зала, заложив руки за спину, и смотрел на свои работы. Сегодня был последний день его выставки. Если принять все заказы, что он получил за эти дни – это лет десять непрерывной работы впереди.
…«Сюита». Так Машка придумала. Сначала – «Сюита в металле», потом – «Огненная сюита», «Космическая сюита», а потом запуталась и оставила просто – «Сюита».
«Да! Сюита!» – думал он, оглядывая работы.
Он помнил их все. Все! И всё, всё, всё, – что происходило вокруг, когда они появлялись на свет.
А между ними, вроде бы, ничего и не было в жизни?..
Пока шла выставка, он каждый день приходил сюда, за час – два до открытия, чтоб побыть одному. Сидел то в «своих» креслах, то на скамейках, то один, то с Машкой, то рассматривал работы, то прикасался к ним, вспоминал.
Странные здесь были ощущения, как в детстве. Одних эскизов набросал два альбома.
Удивительно – но почти все, что здесь стояло, в этих двух залах, – было не его. Так-то оно было его – его работой, но теперь принадлежало другим.
Кованные лестницы, каминные решетки, ограды – здесь не выставишь, а то, что удалось собрать – далеко не всё. Не все, что успел он сделать.
Владельцы его работ с удовольствием согласились на участие. Как же – под каждой работой – «Из коллекции…» Они толкутся здесь же – что-то продают, что-то покупают… Имена. Имена…
«Кто вы?» – думал Антон. – «Ценители, меценаты, работодатели, снобы? Кто?» Он не находил ответа. И от этого на душе было пусто и одиноко.
«Кто я?.. Кузнец, художник, мастеровой, «что изволите для Вас». Кто?..»
– Зря мы это сделали, – как-то сказала Машка, положив голову ему на плечо. – Никогда не думала, что так будет болеть душа. Я даже плакала. Веришь?
– Верю! – сознался Антон.
…Он взял телефон и позвонил отцу.
Николай Петрович, взял трубку, долго приглядывался к ней, потом, тихо матюгнувшись, огромным пальцем нажал на что-то, что искал.
– Пап! Привет! Как у вас там дела?
– Спасибо! Нормально все! Лучше всех!.. Живы…
– Пап! Понимаешь, – сегодня последний день. Может, все же приедешь? Я машину вышлю и встречу. Пап?!...Я, похоже, больше не буду делать выставок. Мне очень хочется, чтоб ты посмотрел эту. Может последняя?..
Николай, положил руку с телефоном на колено и стал смотреть в угол дома.
Жена – Надежда вышла на звук и, молча, встала в дверях.
Он перевел взгляд на неё. Та поправила пепельно-серый джемпер, молчала.
Николай поднял телефон.
– «Не будешь» – говоришь? Высылай! – сказал в трубку и отключил его.
– Антоша? – спросила Надежда.
Он кивнул.
– Собирайся, Надя, в гости поедем, – сказал, вставая с табуретки.
– В гости? Что так вдруг? …Зачем?
– Тошка просит приехать. Не след отказывать. Два раза уже отказывались – на третий вопрос – не по-человечески отказать.
Ему-то тоже себя ломать приходится – просить это ведь… Не фунт изюма!
…Съездим. Выставку его посмотрим. Выставка у него там какая-то. К вечеру – домой.
– Коля, а что одеть-то в люди? А ну, как его застыдим видом своим? Ведь ни у тебя, ни у меня нет ничего. А на ноги? Что теперь-то на них наденешь?
…Поезжай один. А?..
Надежда присела за стол, положив руки на колени.
Николай, молча, смотрел на неё.
– Сейчас за Ольгой схожу. Пусть обрядит нас. Успеем. Заодно посмотрим – в чем нас в гроб класть собираются, – он хмыкнул, тяжело встал, прошел к вешалке, взял кепку, постоял, не надевая её, вышел из дома.
–...Мама! Что случилась? Папка пришел, говорит – «Обряди нас», – встревоженная Ольга вихрем влетела в дом.
– Тоша звонил. Просил приехать. А в чем на люди-то ехать? В чем? У нас ведь и нет ничего, – Надежда махнула рукой.
– Так и нет ничего – потому, что вам ничего не надо! Заладили свое – «ни к чему», «не надо», «зачем»… – Ольга сделала обиженное выражение лица, села рядом. – Затем! Действительно, перед людьми стыдно за вас. Подумают ещё чего!..
– Так разве на ноги мои, что сейчас напялишь?.. Не в обрезках же ехать? – Надежда оглядела свои ноги и обрезанные валеночки на них.
– А что там у Антошки-то? С детьми что или с Машей? Или как?.. – Ольга тревожно глянула на окно, в котором показалась фигура отца.
– Иди их разбери – мужиков этих. Сказал – «не ехать – не по-человечески». …А ехать как?
– Вот и правильно сказал. Хоть в люди выберетесь, а то, как бирюки, сиднем сидите – дальше двора носа не кажите, – Ольга опять сурово посмотрела на мать. – Найдем, что надеть! Не хуже людей будете!..
…Николай Петрович вошел в дом, повесил кепку на вешалку, по привычке огляделся и тоже сел к столу.
– Ольша! Ты ещё тут?..
Мне если будешь рубашку покупать – то только с карманами под очки. Да посмотри, чтоб рукава человеческие были… А то руку не просунуть...Черти что! Тряпку экономят что ли?.. Другой не бери! – он помолчал. – Иди. Иди, что стоишь? И лезвия там купи, чтоб побриться можно было, а то этой тарахтелкой только для дома и можно.
…Чёрти что делают! Жужжит, а пользы никакой.
…Да… прежде чем бежать – поставь воды-то в печь. Пусть греется.
Иди, Ольга, иди!
Ольга подхватилась и пошла к двери.
– Деньги. Деньги возьми, – Надежда встала и повернулась к комоду.
– Да, ладно, вы, со своими деньгами. Там нужно-то… Потом! – махнула та рукой и закрыла дверь.
…Ольга вернулась с ворохом пакетов и ссыпала их на диван.
– Я с вами поеду. Я себе там такое платье «оторвала». Закачаешься! – она стала доставать из пакетов обновки.