– Где лезвия, егоза, – окликнул её Николай.
– Ой! – замерла та.
– Дурная голова ногам покоя не дает. Давай, – Николай кивнул на дверь.
Ольга опять выскочила из дома.
– Олюшка спрашивает – «С Тошкой что случилось ли?», а я и не знаю – что так вдруг-то? – Надежда глянула на Николая.
– А вот и посмотрим, что случилось, – куда время свое сын наш вбил, – Николай глянул на Надежду, подошел к печи и сунул в котел палец. – «Тошенька наш!»
– Да, ну тебя! Опять – «чур снова да ладом»?! Не надоело тебе?.. Все выросли да разлетелись – так жизнь такая!
Их жизнь – не наша. Повисни ещё у них на плечах. Или прикуй их вон к своей кузьне – лиши свободы, – Надежда стала перебирать низ джемпера.
– Надя! Не трожь! Свобода не зависит от того где и как, и к чему прикована твоя нога.
Свобода – это то, что не отнять у человека. А Тошенька твой – зэк. И зэк по собственной воле. Сам себя в колодки заковал.
А не хотите слышать – не спрашивайте. Вон, – Николай махнул рукой в сторону окна, – … вот давай про ворон, про морковку давай… Про Тошеньку, давай, не будем.
…Про нас?.. Про нас – давай! Мы свой долг сполним. Дитё позвало – приедем. А вот уж гнуться там – увольте. Хочет что услышать – услышит. А вот то, что хочется ему услышать – хрен в зубы ему.
…Не замай, Надя! Не трожь меня!..
– Совсем ты, Коля, ополоумел. На людей кидаешься. Разве так можно? – Надежда опять села за стол.
– Это же – кто там людь?.. Это – где же там люди?.. Это вот всё, что кругом нас – люди сделали?.. – Николай ткнул пальцем в телевизор. – Это где же ты там людей-то увидела?
Не трожь меня, Надюха. И сама не заводись.
…И внуков такими же сделают. Трансформерами. Хочешь – самолет, хочешь – паровоз, хочешь – демократ, хочешь… Тьфу!.. Глаза бы не видели, уши бы не слышали!
– Это ты не заводись! Как воспитают – так воспитают. Их дети.
Не хуже воспитают, чем ты своих.
– Во, во, во! Вот и именно! С молока на губах – «Тошенька». Вот грех свой и тащу. Не бросишь, на пустырник не выкинешь…
…А я и не отказываюсь – рубите голову, люди добрые! Виновен! Не углядел!
Рубите!..
– Перестань, Коля! Пятый раз по одному месту и все невпопад! Перестань, вон Ольга идет.
Ольга зашла, неся ещё какие-то пакеты. Оглядела родителей.
– Опять ругались? Вы к старости чудны становитесь, – сказала она, протягивая отцу упаковку лезвий. – Пап! «А ведь лезвий нет уже. Не выпускают», – Валька говорит.
Теперь только готовые станки. Это уж она так – по блату дала.
– Во, во, во! Опять блат! Откуда ушли – туда пришли! Чёрт всех вас за руку водит! На всех на нас уже готовы станки-то. Дневального только нет рядом, – Николай взял упаковку и стал искать на комоде очки. Женщины переглянулись.
Надежда за его спиной стала махать рукой, давая понять Ольге, чтоб та замолчала.
…Обновки все были впору. Ольга сняла с комода зеркало и подносила его то к отцу, то к матери.
Не выдержав, побежала в детскую, там переоделась и вышла, встав перед ними, улыбаясь.
…Николай и Надежда, положив руки на колени, сидели на диване, Ольга, покружившись, села на стул напротив.
– Молодцы вы у меня, – со вздохом сказала она, оглядывая родителей в обновках, поправляя на коленях новое платье. – Когда будем «золотую свадьбу» праздновать?
– Когда хотите. Мы с матерью года три как её отпраздновали, – хмыкнул Николай.
– Ой! – удивилась Ольга, хихикнув. – Как это? Это же вам было… Ой! Никому не говорите!
– А мы никому и не говорим. А тебе уже поздно удивляться и глаза выкатывать. Смотри – выпадут, артистка, – парировал он.
– Вот что за ерунду порет! И ты, уши развесила, рада стараться, – попыталась прекратить разговор Надежда. – Право слово, – от яблоньки и яблочко. Язык без костей у обоих! Не из родовы – в родову!
…Машина подъехала где-то к обеду.
– Встречайте! – водитель Володя, прошел в дом, глянул по углам. – Здравствуйте, Николай Петрович, здравствуйте, баба Надя, здравствуйте, тетя Оля.
Антон Николаевич просил кланяться и прислал меня к вам в ваше распоряжение.
Он стоял с улыбкой у двери и разглядывал родителей Антона.
– Давай, Володя, руки мой и к столу. Поедим, что Бог послал, перед дорогой, – Надежда встала, приглашая гостя.
– Сыт я. Спасибо, – Владимир, не сгоняя с лица улыбку, поклонился.
– Какой барин – таки конюхи и кони, – буркнул Николай. – Тебя за стол приглашают, а не брюхо набивать.
– Шучу я, Николай Петрович. Конечно, чайку выпью.
– То-то! Обрядились все в колпаки с бубенчиками – всё со смехом. Дети уж в школу пойдут, наверное, а родители всё дурака гоняют.
Марш к рукомойнику, – Николай встал и пересел за стол. Положив огромные ладони, друг на друга, сидел, смотрел то на жену, то на дочь, то на гостя.
– А ну, Володя, подсоби-ка мне! – вдруг встал, кивком приглашая его за собой.
Они вышли во двор, и пошли к небольшому строению рядом с баней.
Николай обтоптал траву, убрал доску, прислоненную к двери. Зашли.
– А я здесь и не был ни разу, – тихо сказал Владимир. – Настоящая кузница. Вот ведь! Дела! Я-то думал… ну, знал, конечно… А не видел…
– «Думал»! Для этого думалка нужна, а не вешалка для шапки, – Николай прошел в угол и стал разбирать, сваленные в нем, вещи. – А ну, подсоби!
Он немного отодвинулся, и Владимир увидел слона.
…Это был настоящий слон из воронёной стали, сплетенный из кованых полос и лент разной формы, причудливо перевитых и украшенных где насечками, где витьем, другими орнаментами, непонятными знаками.
Хобот его был поднят, и казалось, что он кого-то зовет, оглашая мир своим трубным призывом.
– Дела! – с восхищением сказал Владимир, присев на треногий табурет, обтянутый кожей. – Дела!
– Сможем увезти? – спросил Николай, не отрывая взгляда от слона.
– Сможем. Сможем. А что же он здесь-то? – Владимир все так и сидел, разглядывая слона и бережно водя рукой то по его ушам, то по его спине, то по хоботу.
– А куда его? В дом? Где родился там и живет, – Николай стал смотреть в небольшое окно, заросшее паутиной.
– И куда его? – Владимир так, не отрывая взгляда от него, и сидел. – Курить-то можно?
– Кури! Антону подарим. Его слон, – ответил Николай.
– Дела! Как это – «его»? Я у него такого не видел, – Владимир курил, и дым в кузнице на фоне темных прокопченных стен, казался голубым. – Да, дела!
Они вдвоем вынесли слона на улицу.
Николай взял тряпицу и стал протирать пыль, сдувать какие-то опилки с его спины и ушей.
– Ух, ты! – воскликнул Владимир. – А это что? – он с удивлением ткнул пальцем слону в живот.
– Это – слоненок у него внутри, – спокойно сказал Николай.
– Слоненок?!.. Ух, ты! «Мама» – значит. «Слониха» – значит.
Владимир стоял на коленях и старался разглядеть в переплетении металла слоненка.
– Такой маленький, – а уже слон! – вздохнул он, распрямляясь, вставая с колен.
…Когда подъехали к выставочному залу, Антон стоял на крыльце и курил. Заметив машину, он бросился к ней открывать дверь.
Ольга выскочила, обежала и стала что-то беспорядочно говорить, теребя и обнимая Антона.
Пока тот помогал матери, Николай встал чуть в стороне, наблюдая сцену и слушая воркование дочери. Антон подошел к нему.
– Привет папа! Спасибо! Я рад, что вы приехали. Пойдемте, я покажу вам… залы.
– Подожди. Там слон. Можно он побудет с нами там же? – Николай положил ладонь на машину, кивнул на дверь здания. – «В люди» – так все в люди.
Николай, прищурившись, смотрел на Антона.
– Ты привез дедушкиного слона?.. Ты привез слона… – Антон замер и замолчал.
– Не привез! Он с нами приехал. Все, значит, вместе приехали. Только братьев твоих нет. Делом заняты – службу несут. Недосуг им по выставкам-то хаживать.
А ты так один и бегаешь, как сеголеток? Мария где?