Внук внимательно смотрел на деда.
– Так перед вами и не так вопрос поставлен – «или–или».
Как говоришь, – Николай Владимирович? Он ставит вопрос о том, что в «системе твердых тел, есть какая-то красота, вами еще не увиденная. Как вы еще не увидели красоту даже в том языке, на котором говорите двадцать лет.
А тут – семестр изучаете, а уже делаете выбор – «нравится – не нравится». Окунитесь. А там видно будет. Вот он и хочет посмотреть – способны ли вы вообще видеть красоту. Понимать её. Способны – значит он вас научит. А десять дней он вам дал, – в расчете на то, что кто-то нырнет в «русский язык» на это время.
А ты, – «причем здесь «термех»»...?
Льюис Кэрролл двадцать шесть лет читал лекции по математике, что ему не помешало написать «Алису в стране чудес» и «Бармаглот».
А если бы вам дали в виде эпиграфа его –
« Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове».
Или его же – «Как хорошо, что я не люблю сливовый пудинг. Ведь если бы я его любил – мне бы пришлось его есть, а я его терпеть не могу!»
Легче бы было? Ну, так ты написал сочинение-то?
– Написал. Вот и принёс показать. А ты Шауберта-то знаешь, что ли?
– Что за жаргон?!
Нет. Мы не знакомы, но думаю, что на одних книжках росли.
Николай подвинул к себе ноутбук и стал читать.
Отодвинув его в сторону, он посмотрел на Алексея: – А давай ка ещё чайку! Заведем абалаковский будильник на шесть часов – это две кружки по двести пятьдесят грамм. А утром ты перечитаешь и поправишь. Много ошибок. Много.
Опять же не видно того, – что ты пытаешься передать читателю. Не даешь намеков, ассоциаций с творчеством других мастеров слова.
Слабо – одним словом. Слабо. И сюжет примитивен. И образы не оконтурены.
– Например? – Алешка стоял с чайником у стола.
– Ты чайник-то с над головы-то убери.
Вот с самого начала.
«Онтрилось». Ну, как в начале могло «онтрилостись». Как? «Онтрило». Понимаешь?
И надо дальше начинать с нового абзаца, чтоб читатель проникся.
«Онтрило!» – чудо-то какое.
Дальше – «Тюпки и тримасы хоркато блюмкались в трямпе».
Ну и что? Где образ? Ты же не даешь читателю насладиться образом. Он же находится под впечатлением «онтрило». Ведь очевидно, что « тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне».
Даже не просто «кардо», а я бы сказал «кардо и тормо».
«Тормо!» Конечно же «тормо»! Что получилось?
«Онтрило.
Тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо и тормо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне.
– Дед! Подожди. Тема-то – «Айсень». Как «трямп» может быть «дюблым»?
– Это верно. «Трямп» в это время ещё «дюбловато – комовый».
– И не «дюбловато–комовый», а «дюбловасто – тремовый», и еще не дошел, а только «патвается».
– Пожалуй ты прав. Именно «патвается». И именно «тремовый».
Что там получится? « …. зютко блюмкаясь, в патвающемся дюбковато– тремовом трямпе».
Хорошо!
Дальше, что? «Комт и трикчик…» Мне здесь тоже не очень нравится. Дальше у тебя ясно, что «комт» более харизматичен, чем «тричик».
Кстати будет время, разберись, почему если «харизма», то «хоризмотичен» и «харизмотичен» равноиспользуемы?
Поэтому правильнее было бы «Комт с тричиком…». Иначе у читателя создастся неправильное представление о равенстве персонажей. У тебя же центральная фигура «комт»? Объем работы ограничен. Так и ставь его доминантой повествования сразу. А «тричика» – вспомогательным персонажем, на фоне которого и будут оттеняться особенности характера «комта» «айсенью».
– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.
– Не всё сразу. Будет время. До завтра.
Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, – «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»
А у тебя – есть ли с кем говорить-то?
…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.
Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»
А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.
В том числе и неплохие музыканты.
Вопросы – сегодня, ответы – вчера…
Матвей пришел из школы раньше обычного.
Зашел, что-то пробурчал, пошел себе в комнату, вернулся, пошел на кухню. Слышу,– хлопнула дверца холодильника.
Зашел ко мне, – в руках бутерброд с колбасой и сыром, сел в кресло, жует, –смотрит на меня.
Молчу, откровенно не зная, что сказать и что спросить.
– А что так рано? – нахожу нейтральный, вроде бы, обыкновенный вопрос.
– Относительно чего? – жевать перестаёт, и я понимаю, что мне надо ретироваться.
– Пойду, поставлю чай, – говорю мирно и иду на кухню. Он – за мной.
– Свистнет, – выключишь, – говорю уже на кухне, дружелюбно и мирно.
– Кому свистнет? – стоит и нагло смотрит на меня.
– Тебе свистнет! – говорю резко, явно давая понять, что я не доволен ни таким его тоном, ни такими "формулировками", – И не ешь «всухомятку»! – добавляю то, что он от меня явно ждёт.
– Почему рано вернулся и, что случилось? – говорю уже сидя у себя в кресле.
– Дед! Люди могут прожить, не задавая друг другу дурацких вопросов? – он опять сел в кресло.
– Могут прожить, не задавая никаких вопросов, в том числе и дурацких.
Это в двух случаях: когда они безразличны друг другу и когда они вжились друг в друга так, что все ответы знают сами. Но между этими состояниями им приходится задавать вопросы, что бы жить самим в этом мире и понимать его, – говорю я, думая, сказать, или ещё рано, ему то, на что когда-то сам «наступил».
Решаю, что надо и добавляю: – Постарайся всё–таки какое-то время в разговорах с кем–либо не употреблять прилагательных и других форм речи, которые характеризовали бы твоё личное отношение к излагаемому тобой вопросу. Постарайся обходиться только глаголами и существительными.–
Смотрю на него и вспоминаю своего деда – его прапрадеда. И то, как он когда-то «высек» меня этим.
– Дед. Давай я тебе расскажу анекдот? – говорит он, задумчиво и примирительно.
– Давай! – говорю тоже примерительно, думая о том, что,–а я считал, что период, когда анекдоты сыпались, как из «рога изобилия» – уже прошли и у него, и у Миши.
– Мальчик пришел из школы раньше и ничего не делает. Ничего! Мама его спрашивает, спрашивает: – Что делаешь, что делаешь. «Достала» его. Он взял лист бумаги и стал рисовать чертиков. Она опять: – Что делаешь?–
А он говорит: – Чертиков рисую! – А она: – Перестань чертиков рисовать! Неужели больше нечем заняться! –
Сидит, смотрит на меня.
Анекдот, конечно, я, примерно такой, знаю, считаю его «рановатым», поэтому не смеюсь и не улыбаюсь.
– Понял, – говорю я, – если тебе со мной не интересно, или не знаешь чем заняться иди к "старшему" деду. Расскажи ему его. Он оценит.–
– Он ещё хуже. Вообще ничего не спросит и ничего не скажет. Скажет только: – О! Как хорошо, что ты рано пришел, давай я тебе прочитаю, что «разрыл» сегодня, – передразнил он моего папу.
Сижу, думаю – Когда наступило такое время, что у пацана неожиданно нашлось три часа свободного времени, а он не знает, куда их деть. И идет домой. А где остальные пацаны? Что они сейчас делают? Почем они не вместе? Почему нет рогаток? Тайников? Почему в футбол не играют? Почему по деревьям не лазят?