В "Старосветских помещиках" намечалась перспектива: противопоставление "дерзких мечтаний" буколической жизни может выродиться в фразу, а если не выродится, человек, в чьем сознании господствует эта антитеза, обрекает себя на одиночество. Перспектива была едва обозначена - на нее указывала внутренняя несогласованность тех романтических штампов, к которым то и дело прибегает рассказчик, и обнаруживаемой им чуткости к не замечаемому прочими трагизму жизни. В "Повести о том, как поссорился..." перспектива завершена: элегический взгляд стал взглядом безотрадным. Близость к финалу "Сорочинской ярмарки" явилась здесь наглядно: "Скучно оставленному!" и "Скучно на этом свете, господа!" Безотрадность взгляда рассказчика в заключительной повести "Миргорода" не ведет, однако, к безнадежности авторского взгляда в контексте всей книги. Сквозной сюжет открывает читателю и перспективы "дерзких мечтаний", когда они руководят сознанием и направляют деятельность всего народа, и ценность "мечтаний", принадлежащих одному человеку, отдаляющих его от пошлости, наделяющих отзывчивостью ко всему истинно человеческому, но вместе с тем искупаемых одиночеством или даже гибелью в пошлой действительности.
Разумеется, этот беглый итоговый взгляд на смысл одной из линий сквозного сюжета "Миргорода" далеко не охватывает реальной действенности данной линии, тем более - всей (40) системы сквозного сюжета. Бесчисленные соположения ситуаций, конфликтов, лиц, деталей и т. п. возникают в системе сквозного сюжета, возбуждая деятельность мысли, чувства и воображения читателя. Развитие антитезы из первого абзаца первой повести книги - лишь один из факторов этого руководства читательским сотворчеством, но фактор, как видим, первостепенно важный. Если первоначально антитезу сформулировал рассказчик - участник действия для того, чтобы объяснить свою жизненную позицию, то дальнейшее ее развитие совершается только в сфере авторского сознания, выраженного всей книгой в целом, и в "собственность" рассказчика антитеза уже не возвращается: прямых ее формулировок больше нет. Перед нами, таким образом, одна из линий лирического сюжета. Подобный сюжет - но с меньшей строгостью - организует собою петербургские повести Гоголя; много ближе в этом плане сходство с "Миргородом" "Мертвых душ". В основании лирического сюжета гоголевской поэмы тоже лежит кардинальная антитеза - на этот раз не характеризующая современную Гоголю личность, а непосредственно отнесенная к социальной действительности: все, к чему ни прикасается Чичиков, и все, относящееся к крепостным и чиновным отношениям, допускающим торговлю людьми, характеризуется словом "несуществующее"; несуществующему противопоставлено неведомое ("что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях") - будущность России, к которой возможно прийти лишь путем коренного изменения жизни (по убеждениям Гоголя, прежде всего - путем нравственного перерождения).
Представляется уместным еще одно' замечание в связи с сюжетикой "Миргорода". Гоголевский способ введения авторского корректива к взгляду рассказчика нашел продолжение - правда, в иной композиционной, форме - у А. Блока в "Стихах о Прекрасной Даме". Стихотворения этого цикла воссоздают перипетии напряженной и исполненной внутренней борьбы душевной жизни, отвлекаясь от бытовой, житейской обстановки, окружающей героя. Ремарки к стихотворениям и к частям цикла - указания мест и времени написания стихотворений, - адресованные читателю не в меньшей мере, чем сами стихотворения, вводят в бытовую обстановку, в определенной мере даже социально-конкретную: зимой - жизнь в Петербурге, летом - выезд в деревню. Автор, можно сказать, отслаивается от лирического героя: последний осмысливает себя в определенной художественной системе, а автор указывает - в самых общих чертах, - в каких социально-бытовых условиях совершается это осмысление. (41)
К. П. СТЕПАНОВА
Функции описаний в сюжете повести Н. В. Гоголя
"Сорочинская ярмарка"
Г. А. Гуковский, представляя "Сорочинскую ярмарку" как апофеоз веселья и радости, отметил странность интонации, возникающей в финале повести14.
Действительно, повесть карнавальна и брызжет весельем, ее герои жизнерадостны, а разрешение конфликта означает торжество добра над злом. Расстановка характеров, стилистика, веселая сочность авторского юмора - все утверждает мысль, что героем является народ, а стихией, нормой, идеалом служит народность15. В такой интерпретации перед нами почти идиллическая картина веселой, шумной, достаточно полнокровной народной жизни.
Но почему "скучно оставленному"?
Как дважды повторившаяся грустно-вопрошающая нота в веселой звучности оркестра, возникает в финальных абзацах тема одинокости, забытости, неестественности: "Странное неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком музыканта в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Все неслось. Все танцевало. Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы <...> Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами, подтанцывая за веселящимся народом..."16 (Курсив здесь и далее мой. - К. С.)
Повторение синтагмы "Странное неизъяснимое чувство овладело бы" в почти неизмененном виде: "Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы" создает своеобразную прозаическую анафору и соединяет "согласие", "свободу", (42) "волю" с "подчиненностью", "неволею", "автоматизмом". Именно через семантику это объединение становится еще более нескладным, непонятным, внушающим недоумение.
Единство и разъятие, коллектив и толпа, зритель и актеры, запущенные в действие чьей-то невидимой рукой, - что это? Дисгармония? Будто через скрежет, диссонансность финала можно услышать всего будущего Гоголя. Но пока обратим внимание на следующее.
Солнечная безоблачность начала и статическая картина финала с наличием созерцателя ("при взгляде на...") являются тем внефабульным обрамлением, "рамой", которая позволяет обнаружить второй, скрытый рисунок, проступающий сквозь знакомую нам картину малороссийского праздника.
Экспозиция (великолепие природы) и финал (раздумье о быстротечной радости) обступают пульсирующую картину самой этой радости, воплотившейся в живописный, многолюдный, групповой сюжет. Высокое, созерцательное, относительно неподвижное обрамляет динамическое, быстротекущее, преходящее. Явственная трехчленность композиции вызывает желание внимательнее рассмотреть расположение и взаимодействие повествовательных (сюжетно-бытовых) и описательных компонентов. При этом рассмотрении обнаруживается, что повесть имеет не только начальный и финальный "выходы" в описательность, созерцание. Соотношение "природа-люди" выделяет в повести повествовательно-описательные пары, которые иногда располагаются контрастно, взаимооттеняют друг друга, иногда объединяются в один компонент, но почти всегда природно-созерцательное относится к сюжетно-людскому как общее к частному.