Итак, в методику опыта вводится «соответственно подходящая речь» для выработки дифференцировки. То же самое средство годится не только для вызывания торможения, но и для возбуждения рефлекторной деятельности. «Если мы на словах предложим объекту отдергивать кисть его руки на какой-либо определенный сигнал», то эффект будет нисколько не хуже, чем при отдергивании руки при пропускании тока через пластинку. Протопопов полагает, что мы всегда возбудим желаемую нам реакцию. Очевидно, что и отдергивание руки по словесному уговору с испытуемым, с точки зрения рефлексологии, есть условный рефлекс. И вся разница между этой условной реакцией и другой, выработанной с рефлекса на ток, исчерпывается тем, что здесь мы имеем вторичный условный рефлекс в, а там — первичный. Но и Протопопов признает, что это обстоятельство говорит скорее в пользу именно такой методики. «Несомненно,— говорит он,— рефлексологические исследования на человеке в будущем должны вестись главным образом с помощью вторичных условных рефлексов» (там же, с. 22). И в самом деле, разве не очевидно, что существеннейшим моментом — и количественно, и качественно — в поведении человека при анализе окажутся именно су-перрефлексы и именно они объяснят поведение в его статике и его динамике? Но при этих двух допущениях: 1) возбуждения и ограничения (дифференцировки) реакции при помощи словесной инструкции, 2) пользования всеми видами реакций, в том числе и словесной, речевой,— мы вступаем всецело в область методики экспериментальной психологии.
В.П. Протопопов дважды в цитированной исторической статье останавливается на этом. Он говорит: «Постановка опытов в данном случае... вполне идентична с той, которая издавна применяется в экспериментальной психологии при исследовании так называемой простой психической реакции». Далее включаются «разнообразнейшие модификации в постановке опытов, например, возможно в рефлексологических целях применить и так называемый ассоциативный эксперимент...7 и, пользуясь им, учитывать не только настоящее объекта, но и открывать следы прежних раздражений, включая и заторможенные» (там же).
Переходя с такой решительностью от классического эксперимента рефлексологии к богатейшему разнообразию психологической экспериментатики, на которой и до сих пор лежит запрет для физиологов, намечая g большой смелостью новые пути и методы рефлексологии, Протопопов все же при всей высокой оценке психологического эксперимента оставляет недоговоренными два чрезвычайно существенных пункта, обоснованию и защите которых посвящена настоящая статья.
Первый касается техники и методики исследования^ второй —
46
МЕТОДИКА РЕФЛЕКСОЛОГИЧЕСКОГО И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
принципов и целей двух (?) наук. Оба тесно связаны друг с другом, и с обоими связано одно существенное недоразумение, которое затемняет дело. Признание обоих остающихся еще не выясненными пунктов диктуется как логически неизбежными выводами из уже принятых рефлексологией положений, так и тем ближайшим шагом, который уже предрешен всей линией развития этой методики и будет сделан в самое скорое время.
Что же остается такого, что не дает окончательно и полностью совпасть и слиться методике психологического и рефлексологического экспериментов? При той постановке вопроса, которую принимает Протопопов, только одно: опрос испытуемого, словесный ответ его относительно протекания некоторых сторон процессов и реакций, не улавливаемых иным способом экспериментаторами, высказывание, свидетельство самого же объекта опыта. Здесь как будто и заключена суть расхождения. Это расхождение рефлексологи не прочь сделать принципиальным и решающим.
Этим они связывают его со вторым вопросом — о различных целях обеих наук. Протопопов ни разу не упоминает об опросе испытуемого.
В.М. Бехтерев b (1923) много раз говорит о том, что субъективное исследование с точки зрения рефлексологии может быть допускаемо только на себе самом. Между тем именно с точки зрения полноты рефлексологического исследования необходимо вести опрос испытуемого. В самом деле, поведение человека и установление у него новых условных реакций определяется не только выявленными (явными), полными, до конца обнаруженными реакциями, но и не выявленными в своей внешней части, полузаторможенными, оборванными рефлексами. Бехтерев вслед за И.М. Сеченовым 9 показывает, что мысль только заторможенный рефлекс, задержанный, оборванный на двух третях рефлекс, в частности, словесное мышление — наиболее частый случай задержанного речевого рефлекса.
Спрашивается: почему допустимо изучать речевые рефлексы полные и даже возлагать на эту область главные надежды, а заторможенные, не выявленные в своей внешней части, тем не менее безусловно объективно существующие те же рефлексы учитывать нельзя? Если я произнесу вслух так, чтобы слышал экспериментатор, пришедшее мне по ассоциации слово «вечер», это подлежит учету как словесная реакция — условный рефлекс. А если я слово произнесу неслышно, про себя, подумаю,— разве от этого оно перестает быть рефлексом и меняет свою природу? И где грань между произнесенным и непроизнесенным словом? Если зашевелились губы, если я издал шепот, но все еще неслышный для экспериментатора,— как тогда? Может он просить меня повторить вслух это слово или это будет субъективный метод, интроспекция и прочие запрещенные вещи? Если может (а с этим, вероятно, согласятся почти все), то почему не может просить сказать вслух мысленно произнесенное
47
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
слово, т. е. без шевеления губ и шепота,— ведь оно все равно было и остается двигательной реакцией, условным рефлексом, без которого мысли нет? А это и есть уже опрос, высказывание испытуемого, словесное свидетельство и показание его относительно невыявлен-ных, не уловленных слухом экспериментатора (вот и вся разница между мыслями и речью, только это!), но, несомненно, объективно бывших реакций. В том что они были, были действительно со всеми признаками материального бытия, мы можем убедиться многими способами. И, что самое важное, они сами позаботятся о том, чтобы убедить нас в своем существовании. Они скажутся с такой силой и яркостью в дальнейшем течении реакции, что заставят экспериментатора или учесть их, или отказаться вовсе от изучения такого течения реакций, в которое они врываются. А много ли есть таких процессов реакций, таких протеканий условных рефлексов, в которые не врывались бы задержанные рефлексы (= мысли)?
Итак, или откажемся от изучения поведения человека в его существеннейших формах, или введем Ь наш опыт обязательный учет этих невыявленных рефлексов. Рефлексология обязана учитывать и мысли, и всю психику, если она* хочет понять поведение. Психика — только заторможенное движение, а объективно не только то, что можно пощупать и что видно всякому. То, что видно только в микроскоп, или телескоп, или при рентгеновских лучах,— тоже объективно. Так же объективны и заторможенные рефлексы 10,
Сам Бехтерев указывает на то, что результаты исследований вюрцбургской школы11 в области «чистого мышления», в верхних сферах психики, в сущности, совпадают о тем, что мы знаем об условных рефлексах. А М. Б.[Кроль 12 прямо говорит, что открытые вюрц-бургскими исследованиями новые явления в области безобразного и бессловесного мышления суть не что иное, как павловские условные рефлексы. А сколько тончайшей работы по изучению именно отчетов и словесных свидетельств испытуемых потребовалось для того только, чтобы установить, что самый акт мысли неуловим для самонаблюдений, что его находят готовым, что он неподотчетен, т. е. что он чистый рефлекс.
Но само собой разумеется, что роль этих словесных отчетов, опроса и значение их в рефлексологическом, как и в научно-психологическом, исследовании не вполне те, какие подчас придавали им субъективисты-психологи. Как же должны смотреть психологи-объективисты на них и каково их место и значение в системе научно проверенной и строгой экспериментатики?