Выготский намечает несколько направлений для преодоления слабостей функционализма. Взамен функций сознания он предлагает говорить о его деятель-ностях. Эти деятельности осуществляются не разрозненно, но во взаимосвязи, которая и образует функциональную систему как динамичное целое. Динамичное — значит изменчивое, развивающееся. Развитие системы, ее история — таков еще один важнейший принцип, выдвинутый Выготским *. Организующим принципом развития сознания выступает его особая структурная единица, которую Выготский обозначил термином «значение». Не образ, не переживание, не акт (как в прежних представлениях осознании), а значение. Идея, согласно которой органич-
* Понятие о развитии системы было совершенно новым. Его новизну легко уловить, сопоставив с трактовкой системности в гештальтпсихологии, которой принцип развития был чужд. Преимущества подхода Выготского отчетливо видны при сопоставлении с некоторыми современными вариантами «системного подхода», не способного постичь связь системности и историзма. Небезынтересно заметить, что в ту же эпоху в физиологической науке понятия о функциональной системе и об истории системы разрабатывал А.А. Ухтомский. Нет сведений о том, был ли знаком Выготский с этими разработками.
443
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ным компонентом индивидуального сознания является значение, влекла за собой далеко идущие последствия. Перед нами один из тех поворотных пунктов, который отделял предшествующий период творчества Выготского от того, который мы сейчас рассматриваем. «В старых работах, — отмечал он,— мы игнорировали то, что знаку присуще значение... Мы исходили из принципа константности значения, выносили значение за скобки... Если прежде нашей задачей было показать общее между «узелком» и логической памятью, теперь наша задача заключается в том,, чтобы показать существующее между ними различие» («Проблема сознания», с. 158).
«Узелок» — это знак, правда «культурный знак», и в качестве такового отличный от си г нала-раздражителя как регулятора поведения на предчеловеческом уровне. Но функция знака в качестве носителя предметного значения (в системе культуры) в период разработки культур но-исторической теории (по признанию самого автора этой теории) выносилась за скобки. Это, естественно, препятствовало выявлению той специфической качественной характеристики сознания, которук> не могли получить его предшествующие исследователи, и тем самым объяснению сознания с позиций системности и историзма.
Такую перспективу открывала идея о том, что ткань сознания построена из значений, что именно в сфере значений, а не знаков Действуют факторы, которые изменяют межфункциональные отношения.
Тезис о том, что значения (в отличие от знаков, с одной стороны, от понятий в-качестве логических форм — с другой) трансформируются в процессе индивидуального развития субъекта, вносил в психологическую интерпретацию сознания? идею чрезвычайной важности. Он намечал новые перспективы исследования сознания соответственно замыслу построения «вершинной» психологии.
Как и в «глубинной» психологии (фрейдизм и др.), в феноменах, непосредственно выступающих перед субъектом (в поле или потоке его сознания), усматривалась не первичная данность, а производное механизмов, в которые можно проникнуть лишь опосредованно, вскрывая недоступные интроспекции пласты. Но есл» «глубинная» психология искала эти пласты в квазибиологическом подполье, то Выготский исходил из того, что его новый подход обнажает не «глубины», а «вершины» личности, ее интимные связи с надиндивидуальным миром развивающейся человеческой культуры. Ведь значение неотчленимо от слова (хотя и не идентично ему), а слово как компонент языка концентрирует в себе богатства социального развития его творца — народа. Слово живет в общении, и благодаря ему, подчеркивает Выготский в своей новой программе, отвечая на вопрос о том, «что движет значениями, что определяет их развитие», становится возможным «сотрудничество сознаний».
На этом оборвался последний период исканий Выготского в области теоретической психологии; на идеях, огромную перспективность которых ощущаешь через полстолетия с особой остротой, быть может, даже резче, чем в те времена, когда они роились в еще незрелой, незавершенной форме в голове их генератора.
Когда психология заявила о себе как о самостоятельной науке, она претендовала на то, чтобы быть наукой о сознании. Но, как показал Выготский, определяя себя как науку о сознании, психология о сознании почти ничего не знала. Разве можно было считать имеющими серьезное научное значение ее выводы о тождестве, непрерывности, ясности сознания? Эти выводы назывались законами. Но их формальный характер был очевиден. Перед психологией стояла задача объяснить скрытые от самонаблюдения объективные механизмы построения и развития сознания как функциональной системы, содержательными компонентами которой являются особые единицы — значения, соотносящие субъекта с миром культуры и с созидающими этот мир в процессе общения людьми.
II
Нет ни одной теоретической работы Выготского, в которой бы он не соотносил размышления о проблемах психологии с ситуацией в мировой науке. Эти работы— непрерывный диалог с представителями различных течений, направлений, школ«
444
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В ряде случаев критический анализ течений становился для Выготского специальной задачей. И тогда акценты сдвигались. Главный упор делался на прослеживание исторических корней той или иной концепции, а также функции, выполняемой ею в сложном соотношении идей но-научных сил в определенный период развития психологического познания. Теоретические искания Выготского в этих этюдах как бы уходили в подтекст, но они неизменно воздействовали на общий ход критического анализа данного направления.
Указанные критические этюды обычно представляли собой предисловия к трудам западных психологов. С большинством предисловий читателя знакомит вторая часть этого тома. Выготский писал их в различные годы, и на каждом из них, вполне естественно, лежит печать соответствующей фазы его творчества (как уже знает читатель, весьма динамичного). Поэтому и может быть установлено известное соответствие между идеями, которые определяли облик специальных теоретических выступлений и публикаций Выготского, и характером его статей, содержащих анализ и оценку работ западных психологов. Многое в дальнейшем пересматривалось, переоценивалось. Расположив его критические этюды в хронологической последовательности, мы предоставляем читателю возможность убедиться в этом.
Считая, что новая система психологического знания может сложиться не иначе, как в русле объективного анализа поведения, Выготский высоко оценивает концепцию первого лидера американского бихевиоризма — Э. Торндайка (в предисловии к книге последнего «Принципы обучения, основанные на психологии»). Психика в этой концепции не противостояла более остальным явлениям бытия ни по ■сущности, ни по познаваемости. Торндайк характеризовал ее как складывающуюся в проблемных ситуациях систему телесных реакций организма, доступных объективному наблюдению, управлению и контролю. При этом, следуя откровенно редукционистскому стилю мышления, Торндайк никаких принципиальных различий между реакциями животных и человека не усматривал. Но этой стороне дела Выготский в ту пору значения не придавал. Решающее преимущество торн-дайковской теории он усматривал в разрушении догматов старой психологии, скованной представлением о том, что единственным «свидетелем» психических феноменов служит субъект, которому они даны непосредственно, во внутреннем воззрении. Тем самым формирование детской психики, о своеобразии которой голос самонаблюдения ничего сказать не может, оказывалось вне научного анализа. С точки же зрения учения о реакциях, возникающих на глазах объективного наблюдателя, способного строить эти реакции по принятой программе, картина радикально менялась. Обнажились механизмы развития детского поведения, « наметилась перспектива управления процессами этого развития с позиций воспитателя, педагога.