- Бедняжка, - елейно пропела Бэла, подходя к сжавшемуся на полу Штурму, - ему, должно быть, очень больно.
- В этом и смысл, - хохотнула Даниэла; придерживая юбки, она приплясывала, подпрыгивая и картинно взмахивая подолом, а Кассандра водила пальцем по лезвию серпа, чему-то туманно улыбаясь. - Люблю, когда мужчинам больно.
- Разве он мужчина? - светловолосая Бэла, фыркнув, указала пальцем на пах Штурма, перечерченный несколькими грубыми, бугристыми шрамами. - В нем же ничего не осталось.
- Все самое интересное отрезали, чтобы заменить железками, - изрекла Даниэла, скорчив рожицу, и заслонилась ладонью, когда Гейзенберг, откинувшись на спинку стула, повернулся к девушкам.
- “Самое интересное” ему без надобности, - отчеканил он, чем только сильнее рассмешил сестер.
- Ох, как жестоко! - всплеснула руками Бэла. Штурм, стоя на коленях, мерно раскачивался из стороны в сторону, уже не пытаясь отбиваться от льнущих к нему ведьм, однако сам Карл не выдержал, когда девушки дружно повисли на Штурме, пробегаясь пальцами по конструкциям механизма, которые вплавливались в органическую ткань, в кожу и кости. Шарахнув кулаком по столу, Гейзенберг поднялся, но ведьмы только повернули головы в его сторону, и не думая отпускать свою игрушку.
- Так! Отцепитесь уже от него! - рявкнул Карл; напускная злость в его голосе распугала остальных киберсолдат, которые притихли нашкодившими щенками; увидев, что Даниэла потянулась губами к обрубкам, оставшимся на месте рук Штурма, Гейзенберг ногой оттолкнул стул и направился к девушкам. Ведьмы со смехом и визгом кинулись к матери, рассыпаясь роем мух, Штурм, ошалев от счастья и свободы от любопытства дочерей Димитреску, на коленях пополз в угол комнаты, обиженно гудя двигателем.
- А ну, заткнись, - прикрикнул Гейзенберг, после чего повернулся к Альсине, безмятежно пускавшей голубоватый сигаретный дым к потолку, - а ты - приструни своих девок! Нечего устраивать мне здесь хер пойми что!
- Девочки, ведите себя прилично, - проворковала леди Димитреску с несвойственной ей покладистостью, мгновенно насторожившей Карла, однако следующие слова женщины расставили все по местам: - Воспитанной даме всегда нужно быть примером хороших манер. Особенно перед теми, кто о них не знает.
- Завали, - угрюмо потребовал Гейзенберг, - снизь накал своей паскудности. Ты у меня дома, будешь бесить - вылетишь отсюда нахер.
- Весьма гостеприимно с твоей стороны, - Альсина стряхнула пепел в мятую консервную банку, которую Карл дал ей вместо пепельницы; сам он давил окурки в грязной тарелке, которую не убрал со вчерашнего ужина. В своем шелковом платье, с несколькими рядами черного жемчуга, обнимающего шею, леди Димитреску смотрелась чужеродно в захламленной мастерской. Кресло, в котором Гейзенберг мог уместиться лежа, для нее оказалось тесноватым, и женщина то и дело ерзала, стараясь устроить свою задницу поудобнее; в иной раз Карл предложил бы даме свои колени, однако в случае с Альсиной Димитреску для него могло все весьма плачевно закончиться. А вот забраться на нее, пожалуй, было бы уютно: залезть на колени и уткнуться лицом прямо в глубокий вырез; стерва намеренно щеголяла с таким декольте, в котором можно утонуть, специально так нарядилась, чтобы подразнить Гейзенберга. Но если виду ее сисек, белых, как снежные шапки Карпат, он еще мог сопротивляться, то разрезы на юбках Альсины били Карла прямо по яйцам, так, что в ушах звенело. От вида крепких щиколоток и икр, мощных коленей и сильных бедер в чулках перед глазами все плыло как у пьяного, а леди Димитреску еще и закидывала ногу на ногу, оголяя все это великолепие, и Гейзенбергу хотелось сожрать собственную сигару от накатывавшего воодушевления; если у войны женское лицо, то у рая должны быть ноги Альсины Димитреску, чтобы раздавать пинки грешникам и раздвигать их пошире для праведников. Мужчина похабно усмехнулся собственным богохульным мыслям и вытер рот рукавом рубашки, на манжете которого отсутствовала пуговица. Леди Димитреску брезгливо дернула уголком рта прежде, чем вновь обхватить губами мундштук и затянуться.
- Мой дорогой Карл, - начала она, выдыхая дым, - салфетки изобрели за много лет до твоего рождения. Будь так добр, пользуйся ими. Или носи при себе носовой платок.
- Так носовой платок для носа же, - слова Гейзенберга развеселили ведьм, которые, вновь приняв облик девушек, выглядывали из-за кресла Альсины. Камни в их ожерельях искрились и вспыхивали как огоньки в рождественской гирлянде, кончик сигареты тлел морковно-оранжевым от каждой затяжки леди Димитреску, которая покачивала ступней в лаковой туфле с золоченой пряжкой. Приехала Альсина, как и полагало благородным дамам, в карете, размерами тянувшей на небольшой дом, которую по ухабистым дорогам еле дотащила четверка тяжеловозов; машины женщина не любила, хотя с ними было проще уже потому, что не нужно было выгребать навоз и заготавливать корм на несколько месяцев вперед, но разве могла баба, высоченная, что вековая сосна, не покрасоваться перед Гейзенбергом? Тяга к самолюбованию у леди Димитреску была такой же, как и ее задница, а задница у нее была здоровенная, однако Карл был не против. Все женщины такие: выкаблучиваться любят; Миранда целый культ имени себя организовала, а Донна, вся такая дохрена загадочная, носила вуаль. Нахрена, если уж Моро светил своей рожей, то Беневиенто точно стесняться нечего. Едва ли у нее там все хуже, чем у этого маменькиного сынка.
- Если хочешь, можешь воспользоваться моим, - Альсина изящно выхватила из рукава сложенный платок и кончиками пальцев подала его Карлу; Гейзенберг, скривив рот в подобии усмешки, сунул руки в карманы брюк.
- Мне что, по-твоему, подтереться нечем? На худой конец могу и газетку взять.