- На худой конец? - переспросила Бэла, коварно прищурившись, и взгляд леди Димитреску вспыхнул негодованием.
- Это что еще за намеки?! - грозно пророкотала она; ведьмы, поняв, что мать всерьез рассержена, перестали хихикать и опустили головы, как провинившиеся школьницы, однако от Карла не укрылось, как озорство искрилось в их глазах под полуопущенными в раскаянии веками. - Бэла, как не стыдно?! Девушкам не полагает думать о таком, не то, что говорить вслух.
- Ага, - насмешливо подтвердил Гейзенберг, - только такие запреты мало кому мешали думать и говорить. Уж если захотят, то ты хоть жопу себе порви, все равно не остановишь.
Альсина, строптиво поджав губы, медленно поднялась; подол, струясь волнами шелка, закрыл ее ноги, оставив на виду только носки туфель, пальцы в вышитых замшевых перчатках сжались в кулак, сминая кружевной платочек, белый, словно занавеска.
- Ты говоришь о моих дочерях, - напомнила леди Димитреску, - а не о каких-нибудь беспутных крестьянках. Или ты думаешь, что я не в состоянии привить им манеры? Хочешь сказать, я настолько негодная мать, будто мои девочки будут допускать всякие непотребства в отношении мужчин? Так?!
- Эй, не заводись, - глядя на заметно поникших девушек, Гейзенберг расхлябанно выступил вперед, переводя ярость Альсины на себя, - чего раскипятилась-то? Ну, пошутила девчонка, что с того? Ты меня иногда фразочками покрепче припечатываешь. И когда они моего Штурма изводили, чуть не облапали всего, ты почему-то не возражала.
- Твой Штурм - не более, чем болванчик. Расходный материал, - женщина манерно взмахнула мундштуком, роняя пепел, - я - их мать и глава семьи Димитреску. Ясно же, что мне позволено куда больше, чем этим юным леди, в воспитании которых, оказывается, есть изрядные пробелы.
- Дедовщину, значит, разводишь, - понимающе кивнул Карл, маскируя кашлем щекотнувший горло смех, когда лицо Альсины возмущенно вытянулось; не давая ей времени опомниться, он проворно выхватил платок из ее пальцев. Леди Димитреску растерянно разжала ладонь, силясь собраться с мыслями для достойной отповеди, только захлопала ресницами, когда Гейзенберг принялся вытирать лицо ее платком, украшенным именной монограммой на уголке, терпко пахнущий духами женщины: миндалем, словно цианид, полынью и шалфеем. Карл тер лоб, щеки, нос, собирая нежной тканью пот, копоть и машинное масло, которыми измарался во время работы, после чего протянул платок, превратившийся в мятую грязную тряпку, обратно Альсине. Леди Димитреску взяла его самыми кончиками пальцев с выражением крайнего омерзения на мучнисто-белом лице, на котором ее глаза, подведенные черным, горели парой солнц.
- Да, ты права, с носовым платком гораздо удобнее, - оскалился Гейзенберг, не особо впечатлившись стройными лезвиями, в которые вытянулись ногти женщины; испачканный платок она уничижительно бросила в лицо Карла, но легкий шелк распластался в воздухе и плавно, как оброненный лепесток, опустился на пол.
- Ты - гнусное, грязное животное, Гейзенберг, - отчеканила Альсина, перехватывая мундштук всей ладонью, после чего царственно взмахнула рукой, рассекая когтями воздух; мужчине пришлось спешно отступить, чтобы пятерка клинков не отрезала ему нос. - Девочки! Мы уезжаем! На выход, немедленно.
- Но… я думала, мы погостим еще немного, - дерзнула пискнуть Даниэла, и Бэла, старшенькая, верная помощница матери и надзирательница над сестричками, схватила ее за руку.
- Не спорь, глупая! Видишь - мама сердится.
- В карету! Сейчас же, - повторила леди Димитреску, чуть повысив голос, и ведьмы печально потянулись к выходу уже без возражений; Кассандра то и дело оборачивалась на Гейзенберга, очевидно, виня его в испорченном настроении матери, Даниэла скорбно вздыхала, бросая на Штурма томные взгляды, хотя сам солдат едва не выплясывал кадриль от радости; парень совсем терялся рядом с девушками, и сейчас провожал их довольным ревом двигателя, который закрутили лопасти смертоносного пропеллера; противный вой бензопил вызывал у Карла мигрень и зубную боль, однако он не мог даже повернуться к Штурму, чтобы приказать засранцу заткнуться: все его внимание было обращено на леди Димитреску, которая не придумала ничего лучше, чем обидеться на какую-то мелочь.
Подумаешь, платок… У нее наверняка этим добром все сундуки забиты, а для Гейзенберга одного пожалела.
- Психованная баба, - бросил Карл, когда Альсина повернулась спиной, чтобы уйти, - чуть что - и сразу в истерику. Ненормальная!
- Я вижу, тебе доставляет особое извращенное удовольствие меня оскорблять, - леди Димитреску прищурилась, сделавшись похожей на тигрицу, готовую к прыжку. - Однако я не собираюсь доставлять тебе подобной радости. В следующий раз я скорее позволю ликану облизать мне ладони, чем переступлю порог твоего дома.
- И лишишь меня возможности принимать у себя твою семейку? Женщина, да ты бессердечная стерва, - расхохотался Гейзенберг, но стиснул зубы, когда Штурм взревел двигателем, по-бычьи разъяренно роя ногой пол. - Да завали ты уже! Не видишь, блять, у нас тут светская беседа?!
- О, не нужно так злиться, - обронила Альсина, выбивая каблуками боевой марш, - я уже ухожу. А ты можешь дрессировать своего питомца сколько угодно.
- Не будь такой сукой, - попросил Карл, чувствуя все нарастающее раздражение; вот чего она? Нормально же сидели, Гейзенберг был готов даже предложить ей на ужин одного из рабочих своей фабрики, а леди Димитреску нихрена его усилий не ценила. Паскуда в бархате, самая настоящая. Гнутая металлическая балка, лежащая в углу мастерской, приподнялась, инструменты, в беспорядке лежащие на верстаке, поднялись в воздух, и Карл стиснул челюсти, громко выдыхая через нос в попытке успокоиться, хотя до ужаса хотелось врезать гаечным ключом прямо по заднице леди Димитреску. По голове было бы действеннее, но по жопе - куда приятнее; он чувствовал холодок драгоценного металла в серьгах Альсины, железные набойки в подошвах ее туфель, крючки и застежки на ее корсете и серебреные горошины пуговиц на платье, сбегающими вереницей вниз вдоль позвоночника. Маленькие, не больше ногтя на мизинце; явно же, что с ними возни еще больше, чем со шнуровкой; Гейзенберг шевельнул пальцам, уловив движение пуговиц, чуть натянувших ткань. Леди Димитреску шла к дверям с упорством танка, и с одной стороны - пусть бы убиралась, а с другой - с какой стати Карл должен был отпустить ее так просто? Металлические двери не открыть, если Гейзенберг того не захочет, а Штурм мог знатно подпортить дамочке платье; но брать третьего в их игру не хотелось, поэтому мужчина вытянул вперед руку и резко сжал пальцы в кулак, смыкая створки дверей, буквально вдавливая их друг в друга. Железо со скрежетом и лязгом сминалось, высекая искры, ревел раскалившийся докрасна мотор Штурма, готового к атаке, шурупы выплевывало от напряжения прямо под ноги Альсине; Гейзенберг дернул рукой, спаивая замочную скважину, однако немного не рассчитал сил, и вместе с металлической стружкой ему в ладони бросились пуговицы с платья леди Димитреску. Треск ткани и лопающихся нитей затерялся в грохоте, спинной шов разошелся, практически развалив платье надвое, и сквозь прореху Карл увидел ровные выступающие лопатки и маленькую темную родинку ровнехонько между ними. Мужчина глуповато усмехнулся, но тут же нахмурился, когда Альсина повернулась к нему; мундштук тихо хрустнул в ее пальцах.
- Что ты наделал, Карл? - голос леди Димитреску звучал тихо и грустно, однако набирал октавы с каждым следующим словом. - Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! Стервец! Негодяй! Разве можно так обращаться с дамой?!
- Ты права - нельзя. Совершенно нельзя, - серьезно кивнул Гейзенберг, отступая; пальцы его сами потянулись к пуговицам на рубашке, надоедливо рычащего Штурма протащило по комнате и швырнуло в раскрывшийся в полу люк прямо в нижний ярус мастерской; прежде, чем стальная крышка лаза захлопнулась, Карл услышал восторженный смех ведьм, которые дожидались мать внизу. Пусть девчонки развлекаются; кажется, леди Димитреску еще задержится на фабрике.
========== Normal!AU V ==========
Карл подошел к Альсине, в одной руке сжимая кружку, украшенную узором из павлиньих перьев, а в другой - удерживая Элоизу, которая весело болтала ножонками в розовых пинетках.
- Что, опять мигрень, да? - сочувственно поинтересовался мужчина, протягивая леди Димитреску ее чай; она приняла кружку, не открывая глаз, прижалась озябшими в недомогании пальцами к нагревшимся фарфоровым бокам и вдохнула полной грудью пар, пахнущий ромашкой, перечной мятой и мелиссой.