- Да, - процедила женщина, не размыкая губ, - мучение какое-то… Видимо, скоро Уинтерс опять явится, не иначе.
- Да ладно, чего напустилась на парня, - проговорил Гейзенберг так, что Альсине стало совершенно ясно, что мужу плевать на ее страдания, - обычный он, крепкий такой середняк. Кассандре нравится.
- Кассандра еще слишком молода, чтобы ее мнение было решающим в некоторых вопросах, - напыщенно изрекла леди Димитреску; она не торопилась пить чай - никогда не любила ромашковый, - а просто дышала ароматным паром, который не прогонял боль, но согревал и немного успокаивал расшатанные нервы. Сидя в спальне с задернутыми шторами, в тишине и одиночестве, кутающейся в шаль, Альсина ощущала себя разбитой старухой, и все - из-за Итана Уинтерса! Как не старалась она привыкнуть к молодому человеку своей средней дочери, все равно не могла заставить себя его принять; приходилось сдерживаться только из-за Кассандры, леди Димитреску не хотела с ней ссориться по причине бесперспективности Итана, который после развода жил на съемной квартире вместе с дочерью и трудился скромным айтишником, на зарплату которого не мог даже позволить себе нанять няню, поэтому вынужденно брал работу на дом, чтобы не оставлять Розу без присмотра. Пожалуй, Альсина могла и восхититься самоотверженностью отца-одиночки, но только не в том случае, когда все это напрямую касалось ее дочери! И неважно, что Уинтерс ни разу не попросил Кассандру и ее семью о помощи, девочка сама вызывалась посидеть с Розмари, отвозила ее к врачу, гуляла вместе с ней и Элоизой, и леди Димитреску видела, что Кассандре было приятно проводить время с чужой дочерью. Это несколько обескураживало; безусловно, Роза была очаровательной малышкой, но зачем пытаться стать ей матерью, когда у нее уже есть одна? Мия Уинтерс виделась с Розмари крайне редко, навещала через каждые выходные, но не всегда выкраивала время, чтобы приехать, однако активно претендовала на опеку и изъявляла желание самостоятельно воспитывать ребенка. Итан, ожидаемо, был против и настаивал на совместной опеке, а Кассандра ревниво намекала, что Розе стоит остаться исключительно с отцом; Альсина прижала пальцы к сомкнутым векам, мягко массируя; из-за этого Уинтерса ее дочь совсем сошла с ума, а хуже всего было то, что леди Димитреску ничего не могла с этим поделать. Не станет же она держать Кассандру взаперти, хотя именно этого женщине иногда и хотелось: посадить несносную девчонку под замок, и не подпускать Итана Уинтерса к их дому ближе, чем на милю, да разве это поможет? Только настроит Кассандру против матери; от отчаяния дочка еще и глупостей натворит вроде побега или тайной свадьбы где-нибудь в Вегасе. Нет уж, пусть все происходит на глазах у леди Димитреску; по крайней мере, она сможет немного контролировать процесс и быть в курсе событий.
Тем более, что Альсина успела привязаться к Розе, однако бабушкой себя по-прежнему не ощущала. Помилуй, Господи, ее дочь даже младше Розмари - какая из нее бабушка?! Леди Димитреску все так же хороша собой и полна сил; пусть сейчас у нее так нещадно болела голова.
- Ты что же, и мужика ей выбирать собиралась? - Гейзенберг занял кресло напротив жены, устроив причмокивающую соской Элоизу на коленях. - Тебе заняться нечем? Если возни с двумя малявками мало, я тебе занятие быстро найду.
- Не будь таким вульгарным, - поморщилась женщина, делая глоток чая; рождение двоих детей сделало Карла до ужаса заносчивым, он загордился так, словно их сын и дочь появились на свет только благодаря ему, без участия Альсины, однако мужчине это было простительно в виду другого склада ума, пусть и скабрезные намеки Гейзенберга раздражали. Леди Димитреску не хотела больше детей; она вполне могла довольствоваться и тремя старшими дочерьми, бесконечно любила и Карла-младшего, и малютку Элоизу, по-своему дорожила Розой, однако не собиралась служить при муже племенной кобылой ради удовлетворения его эго. Гейзенберг пытался жульничать и хитрить, стараясь застать леди Димитреску врасплох, но со своей стороны женщина делала все, чтобы более не допустить досадных случайностей; их семейству и так вполне хватало наследников.
- А что? Мы же с тобой еще самый сок, - подавшись вперед, Гейзенберг развязно потрепал Альсину по колену, - ну, я так точно. Это ты болеешь и чахнешь. Скоро начнешь носить очки и ходить с помощью трости.
- Которой я при первом же удобном случае огрею тебя по шее, - сумрачно пригрозила леди Димитреску; Элоиза, выплюнув соску, запищала, будто поняв, что мать имела в виду, и губы женщины тронула бледная улыбка. - Видишь? Дочь со мной согласна.
- Что, одобряешь избиение бати, маленькая пиявка? - Карл крепко поцеловал дочь в пухлую щечку, тиская ее бока, от чего девочка принялась колотить ножками воздух, хихикая и взвизгивая, и от восторженного верещания Элоизы у Альсины возникло стойкое ощущение, что ей в висок ввинчивалось ледяное сверло, отзываясь ноющей болью в челюсти. Мучительно поморщившись, она прижала ладонь ко лбу, откинув голову на подушки, и Гейзенберг, заметив страдания жены, торопливо сунул соску Элоизе.
- Ну-ка, тш-ш-ш, мелочь. Видишь, мать разболелась? Старая уже стала, вот и хворает, - мужчина пакостно захихикал, не позволяя разыгравшейся дочери вытолкнуть соску изо рта.
- Еще одно слово - и я выплесну чай тебе в лицо, - леди Димитреску смерила Карла недобрым взглядом, поудобнее перехватив кружку с чаем; Гейзенберг чуть отодвинулся вместе с креслом, проехавшись ножками прямо по паркетному полу, и заслонился от женщины гулившей Элоизой.
- Ничего, дочь батю любит - прикроет.
- Прячешься за спину детей? Какое мужество, - язвительно заметила Альсина, отпивая еще немного чая; вкус был ужасный, но она пила, потому что для нее чай готовил сам Гейзенберг. Лучше напиток от этого не стал, однако женщине было тепло от его заботы, хотя шуточки мужа действовали на нервы, как песок в туфле, сползший чулок или щекочущая шею этикетка на новой блузке. Впрочем, она уже привыкла за столько лет; по-другому Карл не умел и учиться не хотел, а Альсина очень сомневалась, что стала бы женой Гейзенберга, будь он кем-то иным.
- Сегодня ты злее, чем обычно. Это мигрень на тебя так действует или предстоящей визит парня Кассандры?
Леди Димитреску рассерженно приподнялась в кресле.
- Так что же, этот юноша все же явится?
- Хрен знает, - мужчина пожал плечами, после чего развернул кресло к двери; от вида длинных царапин на паркете Альсине сделалось дурно, и она обмякла, немного неловко стукнув кружкой по столешнице журнального столика; чай пролился, обжигая пальцы женщины, которые она в мгновение слабости вытерла о собственный бархатный халат. Зычный окрик Гейзенберга влетел ей в макушку, словно раскаленная дрель:
- Кассандра! Что, нам сегодня ждать твою плесень или нет?
- Не называй Итана плесенью! - беспардонно завопила девушка в ответ, будто невоспитанная крестьянка; леди Димитреску прижала ладони к раскалено пульсирующему лбу; безумие какое-то! Что же случилось с ее чинными, ласковыми девочками? Почему они вдруг стали себя вести как… как Гейзенберг?! Очень сомнительный объект для подражания; пусть он и приходился отчимом дочерям Альсины, девушки должны же понимать, что его поведение нередко балансировало на грани между откровенным хамством и непосредственностью. Но Кассандра… она же леди! Разве так ее воспитывали? Что бы она считала уместным кричать на весь дом?!
- Да ладно тебе, мошка, не жужжи, - продолжал голосить Карл, словно пытался докричаться не до комнаты падчерицы, а до соседней улицы. Леди Димитреску в изнеможении прикрыла глаза и принялась массировать переносицу, которую раскалывало от боли.
- Мама! Скажи ему, чтобы перестал оскорблять Итана!
- Да разве “плесень” - это оскорбление? - удивился Гейзенберг. - Вот если бы я его говнюком назвал, тогда да, можно было бы обидеться, но ты же знаешь, что я так, по-дружески.
- Он никакая не плесень, - капризно продолжала Кассандра, старательно оглашая своим голосом весь дом, - почему все нападки сыплются только на моего парня? Бэла тоже встречается, но это как будто никого не касается!
- Кэсс! - визг старшей дочери выпорхнул из малой столовой, расположенной между кабинетом Карла и библиотекой, и Альсина обреченно опустила плечи: вот, еще одна дочь ведет себя точно базарная торговка. - Ты обещала не говорить!