Ее, Альсину Димитреску, пытались записать в… в бабушки, как будто ей семьдесят лет! Не хватало только вязания и кресла-качалки для полноты образа. Женщина была тогда так возмущена, что не смогла и слова вымолвить, а вот Кассандра и ее молодой человек улыбались, как забавной шутке, пока Гейзенберг издевательски хохотал, чуть не хватаясь за бока. Альсина не хотела разбираться с мужем при детях, в конце концов, это их сугубо личные дела, однако когда Карл фамильярно приобнял ее за талию и потерся лбом о плечо, как приласкавшийся бродячий кот, была на грани срыва, в который Гейзенберг ее буквально втолкнул со словами:
- Да ладно тебе, старушка, ты у меня еще хоть куда.
“Старушку” леди Димитреску стерпеть была уже не в силах.
Посуду Альсина не била, мебель не швыряла, не пыталась расцарапать мужу лицо, однако неделю Карл ночевал в другой комнате: в супружескую спальню доступ ему был закрыт. Гейзенберг пытался насмешничать над этим, но к выходным в его остротах начало сквозить раздражение, он срывался на прислуге и подчиненных, грозился уехать на все выходные в загородный клуб и взять к себе секретаршей блондинку, тупую, как кусок угля, но с пятым размером груди, однако Альсина стойко держала ледяную оборону, зная, что ее безразличие и невозмутимость ранят Карла куда сильнее. Ему нравилось ругаться, так, чтобы стены дрожали, Гейзенберг отстаивал свою точку зрения, будто единственный уцелевший солдат - свою крепость, чтобы потом так же бурно и жарко мириться. Конечно, леди Димитреску его простила: к итогу недели ей и самой надоело это состояние холодной войны, а когда Карл пришел к ней с цветами и сапфировым браслетом, позволила себе сдаться.
Финалом всей этой истории стала вторая беременность Альсины; на этот раз ждали девочку, и женщина заранее предвкушала себе встречу с ее избранником. Любопытно даже, как поведет себя Гейзенберг, когда их дочь представит ему какого-нибудь сопляка и заявит, что любит его и будет с ним жить. Почему-то леди Димитреску сомневалась, что к этому юноше Карл будет столь же радушен, как к Итану Уинтерсу.
Карл-младший немного насупился, когда мать не разрешила ему играть с Розмари, однако быстро об этом забыл, увлекшись своими солдатиками, некоторым из которых не хватало рук, ног и голов; на плечах нескольких сидели головы с других игрушек, а у пары других лица оплавились в мерзкие гримасы, потому что Карл-младший забыл их на солнце. Альсина расставляла солдатиков вместе с сыном, стараясь, чтобы мальчик не пытался вовлечь в игру обломки машинки. Женщина не сразу заметила, что Розмари отвлеклась от своих кубиков и с интересом присматривалась к леди Димитреску и Карлу. Она застенчиво спрятала личико за недостроенной пирамидкой, когда женщина повернулась к ней, а Карл радостно прижался щекой к решетке манежа и протянул к девочке руку.
- Роза, иди к нам! Давай с тобой играть!
Розмари стеснительно улыбнулась, глядя на мальчика сквозь ресницы, и в груди Альсины потеплело: малышка была такой милой, но леди Димитреску не хотелось, чтобы Кассандра воспитывала чужого ребенка. Женщина сама приняла решение удочерить Бэлу, Даниэлу и Кассандру, это был ее сознательный выбор, а Розмари оказалась в их семье случайно, у нее был отец, а мать, бывшая жена Уинтерса, продолжала участвовать в жизни девочки, и Альсина опасалась, что из-за этого могут возникнуть сложности. Она не хотела, чтобы Кассандре причинили боль, ее девочка не должна была страдать из-за того, что первый брак Уинтерса развалился. Если что-то пойдет не так, леди Димитреску раздавит и Итана, и его бывшую жену; им всем не поздоровится, если из-за их семьи сердце Кассандры будет разбито.
Альсина вздрогнула, ощутив теплое прикосновение к своей руке: Розмари успела подобраться к ней и положила свою теплую лапку ей на пальцы; девочка вся была одета в розовое, когда ее только принесли, на ее головке красовалась смешная красная шапочка с зеленым хвостиком на макушке, имитирующим стебелек клубники. Безвкусная вещица; наверное, ее купила бывшая жена Уинтерса.
- Иди сюда, дорогая, - Альсина усадила девочку к себе на колени, разомлев, когда Роза прижалась к ней, а Карл обнял мать за руку, перекинутую через оградку манежа. Она не хотела сильно привязываться к девочке, потому что ничего не гарантировало того, что у Кассандры с ее отцом все сложится благополучно, но и относиться к Розе холодно не получалось. Разве ребенок виноват в том, что ее отец не дотягивал до высоких стандартов леди Димитреску? У Альсины так же были вопросы к первой жене Уинтерса, но при этом она немного брезговала бывшей миссис Уинтерс как стаканом со следами чужой помады. Пусть у нее не сложилось с Итаном, но почему она не забрала ребенка? Как можно было оставить дочь? Альсина не за что бы ни бросила своих дочерей и Карла; она не сомневалась, что Кассандра будет добра к девочке, но ведь они с Итаном наверняка запланируют своих детей. Женщина качнула головой; видимо, без леди Димитреску им совсем не обойтись.
Розмари, уютно устроившись под боком у Альсины, положила руку ей на живот. Карл прижался ладошкой с другой стороны, улыбаясь во весь рот.
- Там моя сестренка, - заявил он гордо, и женщина едва не прослезилась от накатившей на нее сентиментальности. Наклонившись, Альсина поцеловала сына в макушку, а после чмокнула и Розмари, чтобы девочка не чувствовала себя обделенной. Хорошее настроение заиграло радугой после дождя, леди Димитреску покрепче обняла Розу, напомнившую ей Бэлу, когда старшая дочь была совсем крошкой - такая же белокурая очаровашка. Наверное, их дочь с Гейзенбергом тоже будет похожей на Альсину; только бы характером она пошла не в отца - с двумя маленькими гуннами сладить будет совсем не просто.
========== Gender switch!AU I ==========
Карлина прикурила от спички; руки у нее были грязные, все в черных масляных разводах мазута, и она периодически вытирала пальцы о плащ, попыхивая сигаретой. Зажав ее в зубах, она выдыхала дым через уголок рта, затягиваясь через каждый вздох. Молот стоял у нее между ног, по-мужски широко расставленных, в расхристанном вороте рубашки виднелась не стесненная бюстгальтером грудь, а волосы, собранные в небрежный узел, Карлина спрятала под сдвинутой на затылок шляпой. Она постоянно шмыгала носом - сломанная в 1943 году носовая перегородка до сих пор давала о себе знать, - постукивала носками потертых сапог и, подслеповато щурясь, смотрела на Альцина сквозь клубы сизого, как туман над болотами, дыма. Он тоже курил; манерный до тошноты, весь такой прилизанный и отутюженный, лорд Димитреску держал мундштук, отставив мизинец, сидел, закинув ногу на ногу, покачивая стопой, обутой в лакированный ботинок размером с небольшое каноэ. Пятно света скользило по носку, играло на бриллиантовых запонках и хрустальном циферблате наручных часов, а платиновый зажим для галстука украшал черный агат; стрелки на брюках Альцина были идеально прямыми и длинными, словно рельсы, воротник рубашки расходился острым клином, как крылья чайки, а в петлице сидели три черных цветка, напоминавшие Карлине траурный букет. Шляпа лорда Димитреску, широкополая, похожая на зонт, одиноко висела на спинке пустующего соседнего стула, который должен был занимать Моро, но мерзкий уродец предпочитал жаться поближе к Миранде, поэтому секотил возле мраморного постамента, который обычно занимала белобрысая сука. Миранде, этой спятившей тщеславной твари, напичканной мутамицелием по самые гланды, нравилось изображать из себя сраную богиню, хотя все ее лорды знали, что она - такой же мутант, выродок, как и они, только свои патологии Матерь Миранда возвела в абсолют, и теперь простые люди казались ей несовершенными. Карлина Гейзенберг запрокинула голову, вдыхая дым через нос; еще при первой встрече она поняла, что у Миранды с головой не все в порядке, а сейчас ее вагонетка неслась в далекие дали, оставив Миранду и дальше барахтаться в своем безумии, как свинья в грязи.
Еще немного - и она спятит окончательно; и тогда Карлине не составит труда с ней расправиться.
Выплюнув окурок, женщина задавила его каблуком, после чего, шумно облизнув зубы, принялась чесать мизинцем в ухе. Альцин, гладко причесанный, благоухающий лавандой и горьким апельсином, нахмурился; его кожа была бледной, словно присыпанной пудрой, и Карлина ухмыльнулась; она бы совершенно не удивилась бы, узнав, что этот фат пудрил свои щеки и подрисовывал брови.