Была в этом и другая, крайне важная сторона. В суровых условиях севера, многие зэка имели застуженные почки и мочевой пузырь, часто мочась кровью. От этого они еще страдали ночным недержанием мочи. В силу этих причин им отводился первый, нижний ярус шконок.
Я направился к хозяйственнику за иглой и нитками. Худой, хромой дядька из лагерной обслуги встретил меня неласково:
— Чего надово, морда твоя куриная? Шляются тут. Сплошные неудобства с вами…
— Иглу, номер пришить, — ответил я.
— Тады ладно! — смягчился лагерный завхоз, или как его называли в лагере придурок[20]. — Получи.
Он вручил мне ржавую иглу и нитки и приказал:
— Тебе два часа времени! Потом будешь пальцем пришивать, понял?
Я заверил его, что все понял. Но спросил:
— А иглы получше нет?
Придурок возмутился:
— С тобой безобразие одно! Хорошая игла, немного старая только. Шей давай, чего зенки[21] вытаращил? Иглу мне целую вернешь! Вот тут садись и пришивай.
— Темновато тут у вас…
— Так что такоича? Лампочка особо мутная, радости с нее мало. Но тебе не узоры писать! И глаза от такого света не ослабевают. Давай, поднатужься.
Под его бесконечный бубнёж я начал работать иглой как умел. Получалось плохо, но я кое-как успел уложиться в предоставленный норматив. Номера оказались пришиты прочно, но косо. Но я уже успел заметить, что за их равнением никто не следил. Главное — крепко нашиты.
Я вернулся в палатку.
Вооружившись еловым веником, я начал мести заплеванный пол. Это продолжалось недолго. Я услышал за своей спиной голос:
— Эй, Абрам!
Звали точно меня. Не по имени, а по нации. Абрамами вообще часто называли евреев, попавших в лагеря. В чехарде пересылок многим людям, отупевшим от этапов и разных лагерей, часто было все равно как твое настоящее имя. Я обернулся. Ко мне подходил один из зэка. Я сразу определил, что он из уголовников-блатных и не ошибся.
— Как откликаешься?
Воровского имени у меня не было, поэтому я предпочел назвать свое имя не задираясь:
— Михаилом назвали.
— Понятненько, — процедил сквозь зубы зэка с нашитым на бушлат крохотным номерком и придирчиво осмотрел меня: — Статья пять-восемь?
— Она самая.
— Значит, контрик. А дальше? Литерок какой?
— Болтушка.
— О, как! — восхитился блатной. — И чего ты наболтать успел?
— Мусора белогвардейцем назвал, — хмуро отозвался я, — белоказаком. Он и взбесился!
— Серьезное дело! — ухмыльнулся мой собеседник. — Ты, парень, на мусоров, значит, кидаешься! Уважаю!
И он довольный своей шуткой заржал. Он выглядел совсем ухоженным и даже форсисто. В новенькой телогрейке, без жирных пятен и грязи. Лицо гладко выбрито. Со свежим благоуханием одеколона. И откуда он его в лагере берет?
— Откуда ты? — продолжал он расспрашивать меня.
— Из Бобруйска, — ответил я, надеясь, что тут нет моих "земляков".
— Значит, под немцами был, — сделал вывод зэка. — А Фрицев как называл?
— А никак! — врал я. — В подполе у одной старухи всю оккупацию просидел.
— Молодец, — похвалил блатной. — Заранее к кондею[22] готовился?
— Так получилось.
— Ну а взяли тебя где?
— В Чите.
— А там что делал?
— Ехал к родственникам, а тут меня в дороге повязали.
Не рассказывать же мне свои настоящие приключения. Эту версию я придумал заранее. Не каждого человека можно проверить на оккупированной немцами территории. Многие паспортные архивы вывезены немцами, другие сгорели, население некоторых сел полностью истреблено. Попробуй теперь докажи, что я там не жил до войны.
— Ты где-то засыпался, контрик, если мусора тебя просекли, — выдал блатной. — Надо было раньше когти рвать[23], а не варежкой щелкать!
Я только пожал плечами, словно говоря: "Что было, то прошло. Назад уже не вернуть". Блатной потеряв ко мне всякий интерес, вернулся в свое крыло палатки.
Как-то получилось, что в этом специальном лагере было очень мало блатных. Не более тридцати человек. И вели они себя тихо. Наверное, это произошло вследствие того, что контингент сюда прибывал после определенного отбора. Основная масса зэка были политические, как и я. В числе обычных политиков было несколько пленных немцев. Несколько японских солдат, попавших в плен после разгрома Квантунской армии. Два десятка прибалтов, которые всегда молчали, потому, что почти не понимали по-русски. Два ингуша, которые были сосланы в Сибирь на поселение, но осмелились нарушить постановление Верховного Совета СССР. Оба получили по двадцать лет за побег, но не верили в то, что им придется сидеть такой срок, наивно считая, что их обманывают. И еще было много солдат РОА, власовцев, которые попали сюда, по-моему, вполне заслужено. Встречались и бендеровцы, или как они себя называли сами "лесные братья". Эти старались поначалу держаться отдельно, но лагерь смешал всех заключенных в единую безликую массу.