Можно жить на эти деньги одному? Наверное. Но у большинства женщин были дети: двое, трое, четверо… И не было мужей. При этом не надо забывать про обувь, одежду, мыло и различные хозяйственные мелочи. А квартплата и дровяное отопление? Керосин для освещения.
Мебель? У многих семей была не покупная, а самодельная мебель, сбитые из досок кушетки, самопальные скамейки и шкафы. Кому из населения удавалось разжиться железной армейской кроватью с сеткой считали ее большой роскошью.
Но самым страшным прессом для населения были государственные займы на восстановление и развитие народного хозяйства после ВОВ. Их обязаны были брать все. На некоторых предприятиях до третьей части месячной зарплаты выдавали государственными облигациями.
Бедно жили, очень бедно.
Потолкавшись на рынке, я, щурясь от солнца, выслушивал от своей “жены” ненавязчивые поучительные наставления: “Вон тот, мужичек в клетчатом пиджачке, скорее всего вор-карманник”; “У этого продавца, скорее всего под прилавком есть водка. Купи пару бутылок для отвода глаз”.
Все это она говорила с милой улыбкой, прижимаясь ко мне и со стороны казалось, что мы влюбленная пара праздношатающихся горожан, которые пришли на базар за покупками. В руках у Марии была широкая кошелка, которую она несла прижимая к себе.
- Начальник, - обратился я к бородатому мужику, торгующему салом. - Пару бутылочек беленькой не запродашь? Душа горит.
- Дык, нетути, - ответил он, оценивающим взглядом скользя по моему портрету. - Откедова ей у меня взяться? В магазин ступай. В гастроном.
- Ты, дядя, понты не гони. Глядишь, и найдется! - я осклабился ему в лицо, сверкнув золотыми фиксами. - А я не обижу, заплачу.
Моя бандитская внешность и манеры его немного успокоили.
- Давно освободился? - спросил он, беспокойно бегая глазами по сторонам.
- На днях, - нагло соврал я. - Ну так как?
- Сто шестьдесят рубчиков гони, - сдался он.
Получив деньги спекулянт, косясь на соседних продавцов, быстро всучил мне две сорокоградусных поллитры Московской особой с зеленой этикеткой и со скучающим видом снова замер за прилавком.
- Ладушки, - я быстро сунул бутылки за пазуху, жалея, что это не водка двойной очистки, пятидесяти или пятидесятишестградусная и неторопливо вернулся к Марии.
На барахолке я присмотрел для себя хорошие яловые сапоги и решил, что тут делать мне больше нечего.
Когда мы вернулись домой, Мария, посмотрев на меня, односложно отметила:
- Высший бал тебе. Держишься правильно. Пожалуй, я тебе совершенно не нужна, как инструктор, Наум.
- Ты, что ты, Маша, - отозвался я польщенный ее оценкой. - Без тебя мне будет неуютно.
Мир не без добрых людей, особенно в это лихое время. Не успели мы сесть за стол и пропустить по пару стаканчиков, добытой мной из под прилавка водки, в дверь раздался требовательный стук.
- Кого это принесла нелегкая? - вопросила Мария, тревожно посматривая на меня.
- Соседка за солью пришла! - ответил я, внутренне напрягаясь.
Я быстро сунул финку в голенище сапога, успев заметить, как Мария извлекла свой табельный ТТ и передернула затвор, досылая патрон в патронник.
- Будь осторожен, - предупредила она, когда я пошел открывать дверь.
Это была не соседка. На пороге стоял молодой милиционер в звании старшего лейтенанта.
- Чем обязан высокому начальству? - уточнил я.
- Проверка паспортного режима! - отозвался старлей. - Предъявите ваши документы! Откуда прибыли? Кто еще тут проживает?
- Это, пожалуйста, гражданин начальник. Это мы мигом, - переключаясь на блатную манеру разговора и пропуская представителя власти в квартиру, ответил я. - Только извините за назойливость, светаните ваши документики, а то урки в конец совсем оборзели, в шмутки мусорские рядятся, на человеков шухер напрасный наводят.
- Да как ты смеешь? - возмутился старлей, видимо еще не привыкший к такому обращению. Но потом, чуть подумав, не стал со мной спорить и нехотя показал раскрытое удостоверение:
- Оперуполномоченный по городу Чите, старший лейтенант Соколов!
Я ушел в комнату и вынес документы, которыми нас с Марией снабдил майор Волосников.
- Все чин чинарём, гражданин начальничек! - пел я елейным голосом, пока оперуполномоченный просматривал наши бумаги. - На свободе нахожусь по чистой амнистии, моя супружница, значит, тоже. Вы не думайте ничего плохого, завязали мы, я на работенку непыльную уже устроился… Так, что мы граждане законопослушные и что бы обидеть кого, нет, боже упаси!
Старлей просмотрел документы, вернул их мне:
- На воинский учет встать надо! - заметил он.
- Так у меня белый билет! - напомнил я. - Язва. Пить доктора запретили. Не злоупотребляю, как есть балакаю[4].
Я говорил тихим голосом придавая ему оттенок горького сожаления. Но перед приходом старлея, я успел дважды приложиться к стакану и свежий запах спиртного, он, конечно, почувствовал. Посмотрев на меня, как на врага народа, милиционер, вернул мои документы и недовольно покачивая головой, ушел.
07 июня 1949 года. 18 часов 48 минут по местному времени.
Конспиративная квартира МГБ город Чита.
***
- Миша, - сказала Мария, опуская глаза, когда я вошел в комнату. - Ты меня выслушай, только, пожалуйста, не кипятись, ладно?
- Я не хипишую, - ответил я, несколько встревоженный ее поведением. - Я, что, чем-то обидел тебя?
- Нет, не это.
- А что тогда?
Она запнулась, тщательно подыскивая нужные слова. Я терпеливо ждал.
- Майор Волосников просил тебе все рассказать, когда ты будешь готов. Он просил меня сообщить тебе, что ты…
- Что? - я начал терять терпение.
Она объяснила. Коротко. Резко. Зло. Как удар хлыстом:
- В первый день, когда я приехала, ты ел мясо. Жаркое. А мы с Волосниковым не ели. Это была человечина, Михаил! Ты ел человеческое мясо.
Услышав это, я сразу не понял, говорит ли она правду или шутит. Я всмотрелся в ее лицо, холодное, непроницательное, чужое. Она, скорее всего, не шутила. И еще потому, как у нее были закушены губы, было видно, что ей нелегко далось это объяснение.
Я нащупал за собой спинку стула, мягко приземлился на сидение и возвел глаза к потолку. Новость заставляла о многом задуматься. Я стал проклятым каннибалом, людоедом. Это шокировало, но я постарался взять себя в руки. Живо подумал о блокадном Ленинграде, в котором людоедство было не таким уж редким явлением. О лагерях ГУЛага, в которых тоже случались случаи людоедства. Этих людей, которые отрезали куски мяса от человеческих трупов, я еще мог понять. Потому, что сам знал, что такое постоянное изводящее чувство голода. Но зачем Волосникову понадобилось подсовывать мне в тарелку человечину?
Я закурил папиросу, лениво размышляя, и наблюдая, как голубой дымок рассевается в воздухе.
- Зачем это было нужно? - спросил я Марию, сам не ожидая, насколько спокойно прозвучит мой вопрос.
- Это тренировочное задание, - объяснила Мария. - Ты в порядке?
- Все в полном ажуре! - отмахнулся я, хотя в глубине души было муторно. - Что за тренировочное задание?
- Наш отдел тайно готовит несколько резидентов для работы в ИТЛ. Но все эти люди не имеют твоего уровня. Ты - очень ценный человек. Поэтому был взят расчет на твое обязательное выживание. Возможно, тебе придется бежать с лагеря. Зэки, особенно группа, когда подрываются в побег, берут с собой “корову”[5]. В тундре, тайге найти еду крайне сложно. Человек-корова никогда не знает, что его съедят, когда у беглецов кончаются запасы продовольствия. Поэтому было принято решение “приучить” тебя заранее к людоедству на тот случай, если ты окажешься в безвыходной ситуации. Все строилось на том, что ты сможешь не принять подобный путь к своему спасению. А ты обязан выжить во что бы то ни стало.