Дальше наше застолье пошло много веселее. В этот вечер я был действительно счастлив. Меня окружали товарищи по работе, рядом была женщина, которую я случайно встретил и полюбил. А три полковничьих звезды тешили мое тщеславие.
Мы танцевали под звуки патефона, потом включили радио.
- Валенки, валенки, эх да не подшиты стареньки! - доносился голос известной певицы Лидии Руслановой из репродуктора. Лидия Русланова была человеком, заслужившим орден Красной Звезды из рук маршала Жукова Георгия Константиновича, который ей был вручен на фронте, за исполнение песен в концертной бригаде. Может быть, она и была заслужившим награду человеком. Но стиль исполнения и слова песни мне не особенно нравились. На меня эта и ей подобные мелодии нагоняли глухую тоску.
Радио выключили, а Мария взяв гитару, исполнила песню военных лет “Бьется в тесной печурке огонь”. Мы подпевали ей, как умели.
Я тоже решил спеть и попросил гитару.
Я взял инструмент, побренчал по струнам, слушая их звучание, размял кисть руки, взял несколько простых аккордов, и аккордов используя баррэ.
Зазвенела гитара, и я негромко начал исполнение своей песни:
- Я буду долго гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов и подарю букет,
Той девушке, которую люблю[2].
Когда я закончил песню все дружно мне зааплодировали.
- Никогда не слышала этой замечательной песни! - призналась Мария. - Кто ее автор?
- Не знаю, - ответил я рассеяно. - Слышал где-то.
- Спой еще, Михаил, - потребовала Нюра и с некоторой завистью посмотрела на Клавдию. - У тебя так хорошо получается!
- Спой, Михаил! - поддержал ее Волосников. - Сегодня твой праздник.
Я не стал отказываться. Это была не только моя свадьба, но и мой час близкой разлуки. Я начал новую песню:
- Не плачь, еще одна осталась ночь у нас с тобой,
Еще один раз прошепчу тебе - ты мой,
Еще один последний раз твои глаза
В мои посмотрят и слеза
Вдруг упадет на руку мне, а завтра я
Одна останусь без тебя, но ты не плачь.
Уже после середины первого куплета все разговоры за столом и звон посуды прекратились. Никто из присутствующих не слышал прежде этой баллады. Мое исполнение все слушали молча, даже с какой-то задумчивостью.
- Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала
С тобой быть вместе, где же раньше я была?
Так поздно встретила тебя, но в этот миг
Я знаю, что теперь твоя и только крик
Сдержу я завтра, а сейчас
Побудь со мной в последний раз, в последний раз.
Когда я пропел второй куплет Мария и Волосников бросили непроизвольные взгляды на Клавдию. Они начали догадываться о том, что я пел песню, памятуя о долгой предстоящей разлуке. А я продолжал сольное исполнение:
- Пойми, теперь не думать не могу я о тебе,
Сама не знаю, как позволила себе,
Чтоб ты любовь мою забрал в тот час, когда
Тебя увидела и прошептала: да,
Но ты пойми, пойми меня,
Ведь знаешь, как люблю тебя, люблю тебя[3].
Теперь уже Клавдия смотрела на меня с печальным упреком, с полными глазами слез… Теперь и она поняла, для чего я исполняю эту песню.
Допев до конца, я быстро сказал:
- Я геолог, а геологи часто ездят в командировки. Это наша работа, наша жизнь…
И ударив по струнам, с чувством запел:
- Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…
…Надежда - мой компас земной,
а удача - награда за смелость
А песни довольно одной,
чтоб только о доме в ней пелось[4].
–––––––––––—
[1] Через борт (жаргон) - прием жидкой пищи из посуды без ложки.
[2] Александр Барыкин - “Я буду долго гнать велосипед”.
[3] Татьяна Буланова - “Не плачь”.
[4] Анна Герман - “Надежда - мой компас земной”.
ГЛАВА 14. ТРЕТИЙ АРЕСТ.
26 мая 1947 года Указом Президиума Верховного Совета СССР была отменена смертная казнь.
Президиум Верховного Совета СССР считает, что применение смертной казни больше не вызывается необходимостью в условиях мирного времени.
Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
1. Отменить в мирное время смертную казнь, установленную за преступления действующими в СССР законами.
2. За преступления, наказуемые по действующим законам смертной казнью, применять в мирное время заключение в исправительно-трудовые лагеря сроком на 25 лет.
17 июня 1949 года. 09 часов 24 минуты по местному времени.
Управление МГБ города Читы.
***
Волосников приехал за мной утром на легковом автомобиле. Я оделся в костюм, надел яловые сапоги, простился с Клавдией и, взяв с собой в машину скатку из одеяла и перьевой подушкой, сидор с теплыми вещами и продуктами и скрепя сердцем поехал в УМГБ города Читы.
Дорогой мы с Волосниковым молчали. Впрочем, она была достаточно короткой, что бы можно было вести какой-то обстоятельный диалог.
Я, прикрыв глаза, отдавался воспоминаниям. Последнюю ночь с Клавдией мы почти не спали, мы любили всю ночь, словно хотели оставить в себе частичку друг-друга.
Подъехав к зданию УМГБ, вместе с Волосниковым мы прошли через главный вход, и он затем отвел меня в тюремный подвал, где я был помещен в отдельную камеру. Волосников отдал распоряжение, что бы ко мне относились не как к арестованному, а как к подследственному, имеющему некоторые тюремные льготы: лежать днем на топчане, не выходить на работы, иметь в камере личные вещи и книги. Тем более я проходил не как “социально-опасный элемент” - политик, а как уголовник, “социально-близкий” элемент, с правами которого администрация считались во всех тюрьмах и ИТЛ.
Волосников ушел, пообещав, что вызовет меня через полчаса. Я, оставшись один, расстелил свое лоскутное одеяло и прилег на него сверху.
Хорошая вещь - лоскутное одеяло! Не знаете, что это такое? Зря! Для тюрьмы и лагеря, особенно на севере, предмет обихода просто не заменимый. Да и дома, в быту, лучше одеяла не найти. Оно сплошное, ватное, прошитое на машинке частым швом, поэтому вата-наполнитель не скомкивается. А название ему такое дано из-за лоскутов, разноцветных кусочков хлопковой материи, которые сшиваются между собой, образуя сплошной чехол. И чехол этот не снимается, он намертво пришит к одеялу многочисленными машинными строчками. Такие одеяла и по сей день пользуются большим спросом в Узбекистане. Его можно использовать как матрац и одновременно как одеяло, полностью завернувшись в него. И украсть его почти невозможно: каждое одеяло за счет различных кусочков имеет только ему одному присущий узор, поэтому, двух одинаковых одеял просто не существует в природе.
Через час меня действительно сопроводили в кабинет Волосникова под конвоем. Я уже был тертым арестантом. Мне не нужно было выкрикивать: “Руки за спину! Лицом к стене!” Все это я делал даже как-то автоматически, не задумываясь над тем, зачем это надо.
- Приступим к составлению на вас дела? - вполне дружеским тоном осведомился Волосников.
- Приступим, Николай Яковлевич, - ответил я. - Что будем писать?
- Протоколы допросов свидетелей и протоколы опознания мы будем составлять после того, когда решим, какую статью вам “шить”, - сказал Волосников.
- И что вы мне посоветуете?
Волосников провел пальцем по бровям и поделился своими соображениями на мой счет:
- Я считаю, что вам целесообразнее идти в ИТЛ как тяжеловес[1]. Тем более вы - матерый рецидивист. Лично для вас срок приговора не имеет особого значения, как для прочих зэка. Тем более что одна актировка у вас имеется. Значит, вы будите покидать ИТЛ не по амнистии или окончании срока, а после выполнения задания, по второй актировке. По состоянию здоровья. Зато максимальный срок тяжеловеса делает ваше положение намного более выгодным. Человека, осужденного на двадцать пять лет лагерей, невозможно запугать ничем. Что бы он там не натворил. Добавить срок за побег невозможно, за очередное убийство тоже, смертная казнь отменена. У вас будут полностью развязаны руки.