- Стояли мы на Карельском фронте, - рассказывал Матвей. - Места там были благодатные. Природа чистая, нетронутая. Озера. Леса дикие, громадные, как у нас в Сибири, можно так схорониться, никто в жизнь не найдет. А фронт у нас спокойный был. Не атак, не бомбежек. Стояли взвода в глухой обороне на расстоянии нескольких километров друг от друга. И у Фрицев картина такая же. Мы их из окопов видим, они нас. И представляете, от этого безделья мы даже стрелять разучились. С Фрицами мы, конечно, не любезничали, но часто в нейтралку случалось ходить обменивать у немцев сало на табачок и шнапс. Только правило было установлено: во вражеские окопы ни ногой. Это как дезертирство могли расценить. Вот, значит, как жили. А тут такое дело случилось. Мы на высотке оборону заняли, и немцы на высотке расположились. А в низине родничок был. Вода там чистая, холодная, аж зубы ломит. К этому-то родничку мы и ходили по воду. Там и для кухни полевой воду набирали. Ну и немцы от нас тоже не отставали. Как-то раз к нам в пополнение два солдатика молодых пришли. Худые оба, малорослые, видно в тылу не сладко им жилось. Они как-то раз вместе за водой пошли. Обратно вернулись без ведра и с битыми мордами. Плачут оба жалостливо. Оказалось Фрицевские повара их обсмеяли, а потом и отутюжити. Наши разозлились, про оружие даже не вспомнили, колья похватали. Хотели по-деревенски немцев проучить, да вовремя остыли. Но на следующий день наши мужички выбрали двух ребят из взвода поздоровее да позадиристее и отправили немецких поваров у родничка встречать. Наши дождались и так Фрицам накостыляли, что те еле живые обратно приползли.
Все заулыбались, услышав такую необычную развязку.
- А дальше, - рассказывал Матвей, - все по-старому пошло. И смотри, как интересно получилось: никто из немцев в отместку огонь не открыл. Поняли, суки, значит, что сами виноваты. И наши тоже не стреляли[56].
Мы его приняли в свою стаю. Это было не западло. По крайней мере я так не посчитал. И в будущем был рад, что не ошибся в Матвее…
21 июня 1949 года. 13 часов 15 минут по местному времени.
Тюрьма города Читы.
***
- Рабер, на выход! - услышал я слова вертухая, открывшего дверь камеры. Я встал и не спеша вышел. Дважды я уже был на допросе. Этот очередной. Неприятное дело, но все-таки какое-то развлечение.
В следственном кабинете, куда меня привели, я не ожидал встретить знакомого мне опера старшего лейтенанта Соколова. На столе, за которым он сидел, не было видно никаких бумаг, вообще ничего. Странный допрос!
- Присаживайтесь, Михаил Аркадьевич Рабер, он же Наум Исаакович Штерн, он же Фокусник, - произнес Соколов.
- Благодарю, - ответил я, присаживаясь. - Курить разрешите?
- Курите! - вдруг разрешил Соколов. Я извлек из кармана коробку папирос “Пушка” и прикурил от спички, которую тут же зажег. Я немного тянул время, бросая на Соколова быстрые, незаметные взгляды. По тому, как он себя повел изначально, складывалось впечатление, что ему что-то от меня нужно и он старается выглядеть неким добрячком.
- Ваше дело из МГБ передано в следственную тюрьму, - сказал он. - Проводя некоторые мероприятия по розыску, мне удалось с ним ознакомиться. В вашем деле есть неясности, в которых с вашей помощью я собираюсь сегодня разобраться.
- Гражданин начальник, - ответил я, щурясь от папиросного дыма. - Я все рассказал без фальши, без давления на меня, во всем сознался. В МГБ меня допрашивали и я не думаю, что они там сделали ошибки. Что может со мной быть непонятного?
- Ваши поступки! - коротко бросил Соколов.
- И чем же они вас так смущают? Я бузу не поднимаю, хлопот со мной у администрации тюрьмы нет. Я - примерный арестант!
- Я имею ввиду не ваше сегодняшнее заключение, - возразил Соколов. - Ваши поступки до заключения.
- Хм! - я не знал, что сказать. - Спрашивайте, если смогу, то отвечу.
Соколов сложил руки на стол и произнес, глядя на меня:
- Гражданин Рабер, вы - особо опасный вор-рецидивист с большим стажем, огромным опытом в жизни. Объясните мне, за что вы убили Филимона Киреева и Валентина Новоду?
Речь шла о налетчиках, пытавшихся ограбить Клавдию.
- За что? - удивился я. - Они напали на меня и пытались ограбить. Напали, вооруженные ножами. На вора нельзя поднимать руку, а они подняли. Я всего лишь защищался, гражданин начальник! В деле об этом указано.
- Я читал ваши показания, - подтвердил Соколов. - Филимон Киреев и Валентин Новода были два мелких жулика, участники многочисленных грабежей и драк. После их убийства, мне порассказали о них много интересного. По ним давно плакала тюрьма, а по-моему меньше расстрела они не заслуживали. Допустим. В убийстве старшего лейтенанта внутренних войск у вас тот же мотив: самозащита. Тем более мы знаем, что в вас убитый тоже стрелял.
Соколов, произнеся это ни изменился в лице.
- Но мы получили характеристику на убитого вами старшего лейтенанта Фомичева, которая не делает ему чести. Он характеризуется как человек, проявляющий ненужную и неумеренную жестокость по отношению к заключенным. Начальство лагеря, в котором он служил, попыталось избавиться от него, заподозрив в патологическом садизме…
Я уже успел связать эти два эпизода и понял, куда клонил Соколов.
- Два негодяя-бандита, негодяй-ВВешник! Гражданин Рабер, у вас самого не складывается впечатление, что вы занимаетесь уничтожением людей, которые совершают тяжкие преступления против народных масс? Вы ведете себя прямо как Робин Гуд, какой-то!
- Нет, гражданин начальник, увольте! Как меня можно сравнивать с Робин Гудом? - невольно засмеялся я.
- Можно, - Соколов остался серьезен. - И я приведу вам доказательства! Объясните мне, зачем вам понадобилось угонять машину с продуктами, чтобы передать их в детский дом?!
Я хорошо знал, что детский дом в моих показаниях нигде не фигурировал. Наоборот, продукты были мной “проданы”.
- Первый раз слышу, гражданин начальник! - отозвался я, несколько озабоченный тем, что на свет всплыли ненужные мне в деле факты.
- Вы не хотите в этом признаться? - голос Соколова слегка дрогнул. - Но почему?
- Это мое дело! - ответил я. - Какая вам разница?
- Я сам бывший детдомовец! - вдруг выпалил Соколов. - Вырос здесь! Именно поэтому, я хочу знать это! Не для протокола, для себя лично! В краже продуктов и угоне автомашины для вас не было никакой выгоды, но срок за это вам грозил не меньше “червонца”. Почему, гражданин Рабер? Ответьте мне!
- Сказать вам правду?
- Конечно!
- Так вот! Я не знаю, - ответил я.
- Может быть, Михаил Аркадьевич, вы ищите успокоения за тяжесть свершенного, которая давит на вас? - предположил Соколов.
- Да, наверное, - подтвердил я и спросил: - Вы не арестовали воспитателя Аксинью и сторожа детского дома?
- Нет, - ответил опер. - Зачем? Они тут не при чем. Тем более вы во всем сознались и вина ваша доказана.
Я с облегчением вздохнул. Мне не хотелось ломать жизнь тем хорошим людям. Соколову видимо тоже.
Соколов некоторое время молчал, потом сказал:
- Михаил Аркадьевич, хочу вас предостеречь. Из Иркутска в Читинскую тюрьму привезли трех ссученых воров-сифилитиков. Ломать вас хотят. Трюмить[57].
Сказанная Соколовым новость была для меня как ушат холодной воды! Что такое трюмиловка я уже хорошо знал по рассказам зэка в Боргаге, от Волосникова, от “Ивана” дяди Васи. Но Соколов ошибся. Это не трюмиловка, это хуже смерти. Это в падлу! Сделать из авторитетного вора шкварного сифилитика, что может быть страшнее?