Майор Зорин прочитал еще раз фамилии, посмотрел статьи и сроки заключения, произнес:
- Странное сочетание людей, фамилий и статей. Что их связывает?
- Закономерный вопрос. Вполне с вами согласен. Трое воров в законе, два приблатненных. С ними кажется все ясно. Но остальные семеро - политические и расхитители. Никакой связи быть не должно. Но на досуге, товарищ майор, вы это, надеюсь, выясните. Свободного времени у вас там будем очень много.
25 июля 1949 года. 11 часов 12 минут по местному времени.
“Магаданская транзитка”, четвертый километр.
***
Два дня мы отлеживались в бараке. Это тоже была пересылка, поэтому никто из зэка на работы здесь не ходил. Даже обеды привозили в бараки, потому что столовой тут как бы ни существовало.
Но вору везде хорошо, на пересылке или в лагере. Мы по субботам не работали, а у нас суббота каждый день!
На третий день мою фамилию выкрикнул надзиратель, вошедший в барак:
- Рабер, с вещами приготовиться к этапу! Ничего не оставлять в бараке.
Я последовал за ним со своим сидором и одеялом, с которым никогда не расставался.
Вот тут меня ждало удивление, на грани шока. В команде зэка, которая была отобрана для перевозки, я кроме Котьки Ростова, Вадима Белки обнаружил в ней Матвея, который сидел со мной в Читинской тюрьме. И Васю припотел, который радостно приветствовал всех нас. А чуть дальше стоял мясник Жобин и улыбался мне! И еще шестеро политиков, которые тоже сидели со мной в Чите и среди них Семена Ивановича, инженера-строителя. В Ванино нас всех разбросали по разным зонам и баракам. Как так оказалось, что все люди, с которыми я находился в заключении в Чите, снова собрались в одном месте? Это была чья-то игра или какой-то злой рок?
Тут я впервые увидел майора Зорина. Он подошел к нашему строю.
- Майор Зорин, - назвался он. - Сопровождать этап буду я. Бежать никому не советую.
- Пешком потопаем, гражданин майор? - спросил Белка.
- Нет. Не пешком. На Колыме железной дороги нет, - объяснил Зорин. - Единственная дорога, - это Колымская трасса. По ней и будим добираться на спецмашинах. Точнее на ЗиСах-трехтонках.
- А куда мы едем, гражданин начальник? - спросил Вася припотел. - Какая командировка?
- Мог бы и сам догадаться, - посмотрел на него Зорин. - В ИТЛ! Санаториев тут нет.
- А было бы неплохо в сананории побывать, - тихо помечтал кто-то.
- А поточнее можно узнать? - спросил Котька Ростов.
- В Западное управление, - ответил Зорин.
- В Западное? - вскричали мы все трое. - Начальник, там же суки правят бал!
- Не поеду! - заявил Белка. - В Северное управление - поеду! Там честняги!
- Зачем вы нас выбрали, гражданин начальник? - спросил я. - Тут можно легко найти не одну сотню ссученных. Почему мы? Мы отказываемся. Это же верная смерть!
Зорин слегка замялся:
- Отставить шум! Коротко отвечу вам! Туда, куда едем мы, ссученных воров нет, и не будет. Слово офицера! Это новый ИТЛ с малым штатом. Я - новый начальник этого лагеря. Такой ответ всех устраивает?
- Малый штат? - переспросил Белка. - А что это значит?
- То, что в лагере с охраной будет не более двухсот человек.
Мы переглянулись. Зато политики и фраера воспрянули духом.
- Если у кого есть деньги, - произнес майор Зорин обращаясь к строю. - Я советую всем закупаться по дороге самым необходимым. Чем дальше от Магадана, тем все будет стоить дороже или вообще купить невозможно.
Мы воспользовались этим полезным советом, покупали каждый то, что посчитали нужным.
Нас повезли на четырех машинах. Дорога шла через поселки со странными и смешными названиями: Карамкен, Атка, Мякит, Ягодное.
За всю дорогу я удивительно мало встречал женщин. На пересылках, на ночевках, которые представляли собой сараи с зарешеченными окнами, встречались в основном мужчины.
Любая хабалка[5] на Колыме была красавицей. Недаром, там была поговорка: “Девяносто лет - это еще не старуха”! Женщин там было намного меньше, чем мужчин и любая из них была окружена потенциальными женихами и имела богатый выбор. Уже через полдня, стало известно, что женщины вольняшки приезжали на Колыму всего лишь однажды - в августе 1945 года и то по комсомольским путевкам. Но их число по отношению к мужчинам - капля в море. А основная масса были мужчины. Даже освободившись с лагерей, многие из них не могли уехать на материк.
Колымские ягоды уже поспели и при остановках, наши зэка с большим удовольствием собирали на горных склонах морошку, бруснику, голубицу. И еще такую малоизвестную ягоду с названием жимолость. По форме она на продолговатый виноград похожа, только темно-синего цвета и на вкус… э… совсем другая. Не знаю, как по-другому объяснить!
Особенно ягод было много в поселке Ягодное, отчего он и получил такое экзотическое название.
Колымское лето короткое. Уже было прохладно по ночам, но вполне терпимо.
Конечной точкой нашего маршрута был неизвестный никому поселок Усть-Нера, в ИТЛ которого нас конвоировали. Общая длинна нашего пути по моим подсчетам составляла около 1120 километрах, если считать от Магадана. Но я мог ошибиться. Считать путь мне приходилось не по спидометру, а с кузова грузовика.
Мы ехали дальше. Проезжали поселки Бурхала, Сусуман, Кадыкчан, Аркагала, Усть-Хакчан, Озерки. Дальше Колымская трасса заканчивалась и начиналась обычная грунтовая дорога, по которой летом добраться было еще возможно, но зимой, по-моему, вряд ли. До Усть-Неры по этой дороге было около двухсот километров. Сто километров для Колымы - не расстоянье, да и двести тоже. Но заниматься расчисткой двухсот километров трассы в местах, где даже лагерей почти не было, не представлялось возможным.
Пока мы ехали до Уст-Неры, я присматривался к людям, которые ехали со мной. Своих сокамерников по Читинской тюрьме я немного знал, но остальные, те, кто был в других машинах, были мне недоступны. В нашей трехтонке рядом со мной оказался молодой парнишка, лет пятнадцати.
- Рассказывай, сявка[6], почему тут с нами оказался?
Паренек сразу поскучнел, буркнул:
- Не люблю вспоминать про это…
Я не отказался от своей попытки узнать его историю:
- Говори. Как звать-то тебя?
Белка, сидящий рядом, подтвердил мое требование, коротким словом: “Колись давай, брус шпановый[7], пахан требует”!
И я услышал историю этого молодого арестанта, который оказался моим тезкой. Его звали тоже Михаил.
- Голодно у нас было очень. У нас много людей умерло в области. При немцах выжили, а как война закончилась, жить не получилось. Мать говорила, что у кормящих матерей молоко пропадало и у нас маленькие детишки умирали один за другим. Они сначала кричали, кушать просили, а потом больше молчали, потому, что сил кричать не было… Я видел, как их хоронили. Не могу забыть этого. Мы ели пустую похлебку с лебедой и крапивой и отвар липовый. Из листьев пекли какие-то гадкие хлебцы. Мне все время хотелось есть.Обед из мурцовки считался у нас за роскошь.
Я понял о чем идет речь. Мурцовка - это такая похлебка, частый гость на столе простых людей во время войны и после нее. А готовят ее так: Чернышевского режут на кубики и поливают подсолнечным маслом. Затем сверху крошат мелко нарезанный лук и солят все. Потом заливают горячей водой. И не поймешь, окрошка это или нет?
- А рожь из села увозили, которую наши бабы сеяли и жали. Без лошадей. На себе плуги таскали. Мать исхудала сильно, плакала, проклинала суку усатую, а сверху план спускали. Давай хлеб! А куда наш хлеб отправляли, я не знаю. Но того хлеба которое наше село сдало, хватило бы нам всем в нем живущим людям на пять лет наверное. И не такого, какой нам по карточкам выдавали: на вкус хуже, чем в лагере. А стыришь с поля колосок - сразу враг народа. А мышам можно колоски собирать… На них ведь указы не распространяются. Многие наши были как скелеты, стоят, ветер качает. А иные по коммерческим ресторанам в это время ходили, жировали сволочи… Вот тогда я полуголодный понял, что люди не нужны стране, что рассчитывать можно только на себя. Я пошел к ворам, стал сначала воздушником, потом домушником. Попался, был осужден, дали два года. Отсидел, откинулся, на второй день после освобождения замели за гоп-стоп, теперь петра приклепали пыхтеть. Вот и вся моя история…