- Нет. Про побег слух пустили, а бежать никто не собирался. Узнали, кто стучит-постукивает.
- Кто же этот шептун? - спросил Вьюн.
- Один фраер из полицаев бывших.
- Понятненько, - протянул Белка многозначительно. - Сначала перед немцами выслуживался, а теперь перед хозяином и кумом как волчок крутится, гад! Не плотник, но стучать охотник. Душонка у него низкая, если сам себе хозяина ищет.
Хотя считается, что на толковище все равны, но это совсем не так. Каждый путевый имеет свои заслуги и если ты в блудную не влез, эти заслуги имеют вес как примерно воинские звания. Поэтому в нашей кодле была четкая иерархия. Разобраться в ней непосвященному было очень трудно. Ахмет занимал в ней первое место. Не потому, что был старожилом лагеря. Он был чистый вор. Вор, прошедший с честью трюмиловку и имеющий уже право на колымские звезды по срокам, которые он отмотал и авторитет.
А вот я, хотя и был уже авторитет и тоже прошел трюмиловку, замарался. Я, по моему пути вора “сбился с пути”, участвуя в грабежах и разбоях на гастролях. Это был мой минус. Вор должен красть, а не грабить. Разбой - занятие для фраеров. Никто не осмелился бы меня в этом упрекнуть, но про это все помнили. Поэтому, на толковище, я занимал второе, почетное место. Далее шли Ростов, Белка, Желудь и Вьюн. Так сказать, по нисходящей.
Приблатненных на толковище не допустили. Нас было только шестеро.
- Помогать сукам, - самим ссучится, - заявил Желудь. - Но стучевило по зоне разгуливает и по закону должно быть казнено в течение суток.
- Вот-вот! - Ахмет поднял палец. - Думайте, бродяги, как самооборону делать будем.
- Уделать поддувало легко, - сказал Котька Ростов. - Кишевник[12] кинуть или на перо посадить. Любого фраера за мокруху воткнуть нахально[13].
- Не о том говоришь, Константин, - сказал я. - Что скажут честняги в других зонах, если мы от сук заказ примем и его исполним. Ссученными враз станем. И не казнить стукача - тоже, потому, что долг свой не выполним.
- Вот оно что! - взвился Вьюн, до которого только что дошел весь трагизм нашего положения. - Во, попали крепко!
Все замолчали, задумались.
- Может тихаря Вася припотел на нож поставит? - спросил Белка. - Крещение примет.
- Мысль неплохая, - ответил я. - Но Вася в нашей хевре крутится, значит с нас все равно спрос будет…
- Стукача мы уберем, сбаторим[14], но не завтра, - решил Ахмет. - Если мы исполнение приговора отложим, то все нас правильно поймут. А вы пока думайте, все думайте…
20 августа 1949 года. 04 часа 16 минут по местному времени.
Индигирский лагерь Усть-Нера.
***
Что делать в лагере, если ты ничем не занят? Есть, спать, резаться в бой да по территории неприкаянно слоняться. У нас любили повторять старую, проверенную многими поколениями каторжников, истину: “Стоять лучше, чем ходить. Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть. Лучше малость полежу”. Черную масть пока не трогали, за отказ от работы в БУР не сажали. Начальство лагерное на наши воровские шевеления смотрело сквозь пальцы. Не замечало нас, вроде бы нас тут совсем не было. Да и мало нас было.
- Пост номер три, врагов народа сдал!
- Пост номер три, врагов народа принял!
Это часовые на вышке. Идет смена-сдача поста. На вышку заступает новый караульный: Фома. Он - чукча. Это не ругательство и не оскорбление. Он действительно местный, с Чукотки. А зовут его Фома Иванович. И фамилия у него - Антонов. Это смешно. Антонов Фома Иванович. Но стоит посмотреть на его не славянское лицо, и разводишь руками. Что же, бывает.
Когда в 1932 году местным аборигенам на севере выдавали Советские паспорта, многие из них себе такие имена и фамилии брали. Зачем? А я откуда знаю!?
Когда никого нет поблизости из начальства, может Фома перекинуться двумя-тремя словами с зэка. Иногда бросает за проволоку махорку. Значит, жалеет заключенных. Совесть имеет.
Ночью мне не спалось. Днем выспался, а сейчас думы одолевали. Кумекал, как дело правильно провернуть и не засыпаться самому и других не подставить. Присел на штабель дров. Не спеша выкурил папироску. Еще посидел, поразмышлял. И так плохо, и так не хорошо! Снова посмолил. Ну ничего в голову не лезло! А надо было дело на зэке[15].
Сзади вдруг послышался стук, как будто на землю что-то упало. Я резко встал и подошел ближе к колючке. На земле передо мной валялся… автомат!
А Фома-попугай спешил, лез с вышки вниз и тихо ругался вполголоса:
- Ай, уснул, ай, как плохо! Начальника злая, накажет, однако!
Я мог бы подобрать автомат и скрыться в зоне. Но знал, какие за этим последуют повальные шмоны. Поэтому не стал этого делать. Зачем мне автомат?
Фома, спустившись с вышки, увидел меня по другую сторону колючки. Фома попытался достать автомат через проволоку, но тот лежал слишком далеко.
- Ай, беда! - запричитал он и, посмотрев на меня, жалобно попросил: - Помоги!
Я не испытывал к Фоме чувство неприязни, но попугай, он всегда попугай. Поднять автомат и отдать ему, это означало ссучиться сразу и бесповоротно.
Но я нашелся. Пнул сильно ногой автомат ближе к проволоке на распаханную землю и произнес при этом:
- Накидали железа, пройти невозможно!
Теперь Фоме удалось дотянуться до ремня, и автомат исчез за проволокой. Фома не стал благодарить меня. Но сказал:
- Никто не видел! Черная масть, однако, я знаю!
И полез обратно на вышку. Этот случай остался нашей маленькой тайной. Я вернулся в барак и пошел держать ким[16].
20 августа 1949 года. 11 часов 48 минут по местному времени.
Индигирский лагерь Усть-Нера.
***
Трое воров внесли в барак безжизненное тело и положили его в проходе.
- Кто это? - спросил я и привстал с нар.
- Желудь, - ответил мне Белка.
- Кто этот пес[17]? За что плюнул[18]?
Я выслушал очень короткий рассказ о нелепой гибели Желудя. Его выстрелом из винтовки застрелил попугай - охранник вышки. Не за что! Желудь всего лишь вышел покурить на свежем воздухе и спокойно стоял рядом с колючкой.
Ахмет смотрел на мертвого и сокрушенно цокал языком:
- Вот беда! Был человек, и нет человека.
- Какого человека зазря погубили, - произнес Вьюн.
В барак набежали надзиратели, посмотрели на мертвеца.
- Мертв! Пуля прямо в сердце попала.
- Убит при попытке к бегству, - услышал я их разговор. Они подхватили мертвое тело и вынесли его из барака.
Я сидел, на нарах, опустив голову. Наверное, я сильно задумался. Когда я вновь поднял ее, то увидел, что на меня молча, смотрели четыре пары внимательных глаз. Воры ждали моего слова.
- Мы накажем этого попугая, шмаранем[19]! - вынес я свой приговор. - Кто против моего предложения?
Таких не оказалось. Только Ахмет сразу поник.
- Я последний год разменял, - произнес задумчиво Ахмет. - Роцкать[20] мне еще полгода осталось. Срок у меня заканчивается. Если что случится, мне еще добавят. Хозяин[21] недавно лично пообещал. Это еще значит года три… А на волю очень сильно хочется. Дни считаю до свободки.
Я его понимал. Шесть с половиной лет на Колыме - это не сахар.
- Ахмет, я все улажу. Тебе не добавят срока, - пообещал я. - Никому не добавят.
- Как? - Ахмет посмотрел мне в глаза. В его взгляде я прочитал глухую тоску и безнадежность. Этот авторитетный человек еще крепился, но был уже морально сломлен бесконечными отсидками и горестями, которые ему довелось испытать в жизни. Мне хотелось приободрить его, сказать что-то хорошее, но я не мог. Меня не поймут остальные, а жалость у нас принимается, как чувство слабости. Ну, а слабого… его топчут.
Я повернулся к Вьюну:
- Зови на толковище всех наших. Говорить буду.