Через полчаса началось заседание блаткомитета. Блатные и приблатненные начали держать воровской совет. Я сразу озадачил амбалов Ахмета:
- Когда попугай в следующий раз будет стоять на вышке? - потребовал я. - Узнайте и скажите мне!
Я посмотрел на Белку и тот еле заметно кивнул. Он врубился, о чем идет речь.
Один из приблатненных не понял меня:
- Узнаем мы. Что от того изменится? Мы, что, на вышку с заточками полезем? Попугай с автомата вмиг всех нас кончит! Не светит[22]!
Я вперил в него тяжелый взгляд:
- Когда с мое на свете поживешь, не будешь спрашивать лишнего! Сделайте, что сходка требует.
- Но я никак взять в толк не могу, что мы можем?
- Много можем, - с горячностью и каким-то внутренним подъемом произнес я. - Увидишь сам! Все увидите! Матерью клянусь! Век воли не видать! Сукой буду!
Это была страшная клятва пахана, авторитета зоны, и молодой бродяга сразу отступился.
- Теперь скажу, что придумал, - продолжал я, как ни в чем не бывало. - Устроим маленький фокус. И попугая с барабанщиком враз уберем! За друга спросим и ссучеными не станем. Да так, что никто моргнуть не успеет. По-хитрому.
Я выдержал паузу. Интерес у всех возрос многократно. Они уже знали мой прикол в Читинской тюрьме и ожидали нечто подобного. Но мои следующие слова огорошили их.
- Завтра все выходим на работу, - сказал я. Хотя я прекрасно понимал, что произнося эти слова, можно получить по ушам. Вор не только не должен делать недозволенного, но и даже думать об этом вслух.
- Фокусник, да ты что несешь? - накинулся на меня Ахмет. - Ты что, укусить[23] нас хочешь?
Я поднял руку, давая понять, что не закончил говорить. Буря негодования также быстро стихла, как и началась. Я говорил очень долго и по мере того, как мой план становился достоянием всех, лица начали светлеть.
- Вот такой фокус будет, если правильно все провернем! - сказал я последнюю фразу.
Я закончил говорить и посмотрел на Ахмета:
- Маз[24], слово за тобой!
Тот покачал головой, развел руки и ответил:
- Театр чистой воды! А давайте попробуем!
Для людей, сидящих в лагере годами это развлечение. А если выгорит, - то быть участником такого спектакля это просто фартово! Все согласились, и мы начали самое трудное, а именно: обговаривать все, даже мельчайшие детали моей забавной хохмочки.
21 августа 1949 года. 08 часов 15 минут по местному времени.
Индигирский лагерь Усть-Нера.
***
На следующий день все воры, которые только и делали, что давили нары в бараке и никуда из него кроме крайней нужды не выходили, объявили нарядчику из придурков, что выходят на работу. Нарядчик к этому отнесся довольно скептически.
Подошел к нему и я и попросился на работу в кочегарку. Нарядчик просто не поверил моим словам, решил, что ослышался. Он хорошо знал, что я в авторитете и злостный отрицала, и старался держаться от меня подальше.
- Как это? - не понял он.
- Хочу трудиться на благо страны Советов! - отрапортовал я. - Не могу больше филонить, когда вся страна в ритме коммунизма втыкает!
Нарядчик смущенно почесал затылок, ожидая от меня какого-нибудь подвоха, нерешительно сказал:
- Михаил, это самая грязная работа. Есть работа почище, полегче…
Но он напрасно уговаривал меня. Я уперся рогом:
- Только в кочегарку! И со мной моих друзей по разнарядке обязательно.
Так вместе со мной в наряд попал Котька Ростов и Вадим Белка. Четвертым там был Богдан. Именно из-за него я и напросился туда.
Утром мы вышли на работу.
В кочегарке работа никогда не была легкой. Тяжелыми совковыми лопатами мы бросали уголь в прожорливое нутро печи. Во время работы я искоса поглядывал на Богдана, который казалось, весь сосредоточился на своей работе. Стукач работал прилежно. Первые два-три часа он опасливо следил за нами, ожидая от нас какой-нибудь гадости. Но мы ничем не проявляли своего предвзятого отношения к нему.
Зато в перерывах работы, когда печь была заполнена угольком по завязку, я с горячностью трибунного оратора, разглагольствовал о пользе ударного труда, сокрушался, что раньше не стал стахановцем и не понял из-за темноты и политической неграмотности о нужности социалистического соревнования.
Белка, который был не особо силен в политике, поддакивал мне и монотонно твердил как по заученному, что он больше не хочет воровать, пора завязывать и вообще, кровь из носа, надо заслужить звание передовика в этой кочегарке.
Котька Ростов, с серьезной миной, вдруг заявил, что всю жизнь мечтал вступить в ВКП(б) и только трудное детство и плохие знакомые сбили его с истинного пути Ленинца и заставили жить нечестным промыслом. Но теперь его мечты скоро осуществятся.
Целый день мы переговаривались на политические темы и к концу дня я начал чувствовать, что скоро сойду с ума от стахановских рекордов, пятилеток и коммунистических строек. Говорить приходилось больше мне. А что бы не выглядеть полным остолопом мне пришлось в быстром темпе изучить три колымские газетенки: “Красный Горняк”, “Сталинская Искра” и “Большевистский Путь”. Все статьи там звучали примерно одинаково, как будто писались под копирку. Такое-то предприятие… выдало сверх плана… Ура, товарищи! Или что-то в этом духе.
Вечером мы закончили смену, и нарядчик с удивлением отметил, что наш план перевыполнен на 50 процентов.
К восьми вечера мы уставшие вернулись в лагерь. Наша хохмочка продолжалась.
Мы узнали, что в лагерь для зэка привезли две посылки. Пока мы вкалывали в промзоне, Ахмет пошел на известный риск, выкрал одну из посылок и подменил ее другой. Для профессионального вора какая-то серьга[25] не препятствие, а кража - главное занятие всей жизни. И чем более дерзкая кража и выше риск, тем более удалым и значимым выглядит вор в глазах своих корешей. А документы подделать было совсем не сложно. Почтовый бланк не являлся документом строгой отчетности. Чернушник[26] Вася припотел за полчаса умудрился состряпать липовый бланк, с подписями и печатью. Его Ахмет тоже подменил. Сработал чисто, грамотно. Даже замок обратно навесил. Не Багдадский вор, но далеко не последний!
После ужина к Богдану-барабанщику подошел один из шнырей и шепнул ему, что его ждут в столовой для получения посылки из дома. Богдан быстро слинял за посылкой, а деловые тихо сидели в своем углу и терпеливо ждали его возвращения. Даже в стиры никто не играл.
Опер, присутствующий при вскрытии посылки, посмотрел внутрь и вперил взгляд в Богдана:
- Что это? - спросил он, показывая в посылку пальцем.
Богдан набросился на свою посылку и выгреб наружу ее содержимое. Это были … миски, обычные миски для раздачи баланды.
- Не знаю, гражданин начальник, - Богдан был в состоянии легкого шока.
- Тебе что, балбес, в лагере миски не нашлось, если их тебе из дома высылают?
Богдан молчал. Опер заподозрил подвох и напал на активиста-придурка:
- Что это значит?
Они проверили вдвоем формуляры, сравнили с записями, просмотрели карточки и почтовую открытку. Никакой ошибки найдено не было. Опер успокоился.
- Забирай свою посылку, счастливчик! - хохотнул он.
Богдан забрал ящик и вышел из столовой. Подумал.
Но Богдан не потащил бесполезную посылку в барак, а снова отнес в столовую, в обеденный зал и оставил там. Когда он вернулся в барак, несколько голосов спросили его о передачи с воли.
Богдан недовольно отозвался, что ничего съестного в посылке не было, но он ничего больше рассказать не успел. Перед ним нарисовался Вася припотел и потребовал:
- Ты - Богдан? Тебя Ахмет кличет!
Ахмет, сидевший на нарах в окружении блатных выглядел как татарский хан со своей свитой. Только вместо цветастых нарядов татарской знати, его окружали испещренные набойками посиневшие тела. Картина достойная кисти художника!
Мало, ох, как мало уделяют современные художники живописи на тему тюремных сцен прошлого. Какие бы картины полные жизни и огня можно было бы изобразить! Суриков, хотя он и чалдон, отдыхает! Одни названия чего стоят: “Правилка”, “Трюмиловка”, “Игра в стос”. Такие картины, да при хорошем исполнении многие хм… прикупили бы для своих дворцов.