Она спрыгнула с кровати, подошла к столу и без всякого видимого усилия вскочила на него и села на полированную поверхность.
— Пора приступать к работе, дорогуша, — сказала она. — Подойди сюда и сядь. Я буду учить тебя читать.
«Чтение» подразумевало собой толкование стилизованных рисунков, очень похожих на те, что были в Книге у Генда. Эти картинки представляли слова. С конкретными словами, такими как «дерево», «скала» или «свинья», было проще. А картинки, представлявшие понятия, такие как «истина», «красота» или «честность», были потруднее.
Альтал умел быстро схватывать — без этого вору не обойтись, — но к своему новому положению ему пришлось привыкать. Когда он хотел поесть, еда просто сама появлялась на столе. Первые несколько раз это его поражало, но через некоторое время он совсем перестал обращать внимание. Даже чудеса могут стать заурядными, если они часто повторяются.
На край мира пришла зима и обосновалась надолго, солнце ушло, и наступила долгая ночь. Кошка терпеливо объяснила Альталу это явление, но он мало что понял из ее объяснений. Он мог понять это разумом, но ему по-прежнему казалось, что солнце вращается вокруг земли, а не наоборот. С наступлением бесконечной ночи он совсем потерял счет дням. Если разобраться, рассуждал он, дни вообще перестали существовать. Он перестал смотреть в окна. Впрочем, за окнами почти все время шел снег, а снег наводил на него тоску.
Он делал некоторые успехи в обучении чтению. После того как одна и та же картинка попадалась ему достаточно часто, он уже автоматически узнавал ее. Все свое внимание он концентрировал на словах.
— Ты не всегда была кошкой, правда ведь? — спросил он однажды после обеда свою «учительницу», когда они вдвоем лежали на покрытой шкурами кровати.
— Мне казалось, я тебе уже говорила об этом, — ответила она.
— Кем ты была раньше?
Она посмотрела на него долгим, немигающим взглядом своих ярко-зеленых глаз.
— Ты еще не готов узнать об этом, Альтал. Тебе пока и так неплохо. Мне не хочется, чтобы ты начал снова выбрасываться из окон, как делал это, когда появился здесь впервые.
— У тебя было имя? Я имею в виду до того, как ты стала кошкой?
— Да. Но ты, скорее всего, не сумел бы даже произнести его. А почему ты спрашиваешь?
— Просто мне кажется неправильным называть тебя все время «кошкой». Это все равно что сказать «осел» или «курица». Ты не возражаешь, если я придумаю тебе имя?
— Нет, если это будет хорошее имя. Я слышала, как ты произносил некоторые слова, думая, что я сплю. Я не хотела бы называться одним из них.
— Например, Эмеральда — изумруд, из-за твоих глаз.
— Да, это бы мне подошло. Когда-то, еще до того, как я сюда попала, у меня был один очень красивый изумруд. Я смотрела сквозь него на солнце, чтобы увидеть, как он сверкает.
— Значит, пока ты не стала кошкой, у тебя были руки, — проницательно заметил он.
— Вообще-то да. А теперь не хочешь ли угадать, сколько их было и где они были у меня расположены? — Она бросила на него лукавый взгляд. — Не гадай, Альтал. Однажды ты узнаешь, кто я на самом деле такая, и это несомненно удивит тебя. Но тебе не нужно знать этого сейчас.
— Может, и не нужно, — сказал он с хитрецой, — но время от времени у тебя бывают промашки, а я тщательно за ними слежу. Очень скоро я буду знать немало о том, кем ты была раньше.
— Нет, пока не будешь готов узнать это, — ответила она ему. — Сейчас, Альтал, тебе нужно сосредоточиться, а если бы здесь, в Доме, я приняла свою привычную форму, ты не смог бы этого сделать.
— Неужели все так плохо?
Она снова прижалась к нему и замурлыкала.
— Увидишь, дорогуша, — сказала она. — Увидишь.
Несмотря на свое несколько высокомерное отношение — которое, по убеждению Альтала, было присуще ей от природы, — Эмеральда оказалась ласковым существом, нуждающимся в постоянном и близком физическом контакте с ним. Спал он на мохнатых бизоньих шкурах, на каменной кровати, а она всегда прижималась к нему с довольным мурлыканьем. Сначала он не обращал на это внимания и по привычке закутывался в шерстяной плащ и прижимал его рукой у самой шеи. Эмеральда спокойно сидела в ногах кровати и смотрела на него. Затем, когда он начинал засыпать и ослаблял хватку, она потихоньку прокрадывалась к изголовью и оказывалась прямо рядом с его головой. Затем она ловко дотрагивалась своим холодным и влажным носом до его затылка, и Альтал машинально отодвигался, реагируя на это неожиданное прикосновение. Она же только этого и ждала, чтобы забраться под плащ, устраивалась возле его спины и начинала мурлыкать. Ее мурлыкание было таким успокаивающим, что ему не приходило в голову прогонять ее. Похоже, эта игра ужасно ее забавляла, поэтому Альтал продолжал заворачиваться в плащ по самую шею, чтобы она могла застать его врасплох, как делала всякий раз, когда они ложились спать. Ему это ничего не стоило, а ее развлекало…
Впрочем, у нее была одна привычка, неприятная для него. Время от времени у Эмеральды просыпалось непреодолимое стремление умыть ему лицо — обычно когда он спал неглубоким сном. Он внезапно открывал глаза и понимал, что она крепко обхватила его голову своими лапами, чтобы он не мог пошевелиться, и облизывает ему лицо от подбородка до лба своим влажным, шершавым языком. Первые несколько раз он попытался сбросить ее с себя, но, как только он двинулся, она слегка сжала подушечки лап и выпустила коготки. Он незамедлительно все понял. Эти импровизированные умывания не слишком-то ему нравились, но он к ним притерпелся. Когда два существа начинают жить совместно, им всегда приходится притираться друг к другу, а ужиться с Эмеральдой — если не считать нескольких ее нехороших привычек — было довольно легко.
Хотя с наступлением долгой ночи, которая накрыла земли дальнего севера, исчезло всякое ощущение «дня», Альтал был совершенно уверен, что их заведенный распорядок, вероятно, весьма близко соответствовал восходам и заходам солнца на юге. У него не было никаких причин это предполагать и никакой возможности это проверить, но ему казалось разумным считать именно так.
Свои «дни» он проводил сидя за столом, открыв перед собой Книгу, а Эмеральда сидела рядом с Книгой и наблюдала. Их беседы в большинстве случаев ограничивались тем, что он показывал ей незнакомый символ и спрашивал: «Что он обозначает?». И она отвечала ему, а затем он, запинаясь, читал дальше, пока не натыкался на следующий непонятный рисунок. Листы пергамента лежали в белой кожаной коробке порознь, и Эмеральда очень сердилась, если Альтал складывал их обратно в неправильном порядке.
— Если ты положишь их вперемешку, они утратят всякий смысл, — ворчала она на него.
— Да в большинстве из них и так нет никакого смысла.
— Положи их на место в том же порядке, в котором они были.
— Хорошо, хорошо. Не делай из своего хвоста удавку.
Это замечание всегда вызывало у них небольшие шуточные перепалки. Эмеральда отводила уши назад, низко приседала на передние лапы и, задрав зад, грозно размахивала своим хвостом. Затем она набрасывалась на его руку и хватала ее зубами. Она никогда не выпускала когти и, несмотря на страшное урчание, ни разу не укусила его по-настоящему.
Он изобрел способ позлить ее в ответ — другой рукой взъерошивал ей шерстку. Она это, похоже, просто ненавидела, так как ей требовалось немало времени, чтобы снова пригладить все языком.
Поскольку Эмеральда была кошкой — во всяком случае, пока, — у нее было острое чутье, и она требовала, чтобы Альтал мылся часто — просто шагу не давала ступить. Вдруг возле кровати появлялась большая глиняная бадья с дымящейся водой, и, поотказывавшись несколько раз, Альтал вздыхал, вставал и начинал раздеваться. В конечном счете он обнаружил, что легче вымыться, чем спорить с Эмеральдой. Со временем ему даже понравилось каждый день перед ужином плескаться в теплой воде.
В эту зиму, вероятно вследствие бесконечной ночи, ему в голову пришла необычная мысль. Он до сих пор был еще не совсем уверен в том, что он не сумасшедший, и, как это обычно бывает, его безумие могло быть вызвано тем, что он не умер вовремя — так же, как и тот старик, разговаривавший с Богом. Но может статься, что в конце концов он не пропустил своего смертного часа. Что, если где-нибудь в Хьюле или, быть может, когда он уже был в Кагвере, кто-то тихонько подкрался к нему сзади с топором, отрубил ему голову, и он умер? Если все произошло достаточно быстро, он мог даже не понять этого, поэтому его призрак продолжает бродить. Возможно, его тело лежит где-нибудь, и мозги вытекают из ушей, а призрак пошел дальше, пришел к этому Дому, совершенно не подозревая, что на самом деле он мертв. Сам же Альтал не встречал сумасшедшего, разговаривавшего с Богом, и не добрался до края мира, и не смотрел на Божественный огонь. Все это было просто выдумано его призраком. Теперь его призрак достиг конечного пункта назначения и навечно останется здесь, в этой запертой комнате с Эмеральдой и Книгой. Если его теория верна, значит, он уже перешел в мир иной. А всякий знает, что в мире ином полно всяких странностей, поэтому не стоит удивляться тому, что в комнате тепло, светло и уютно без всякого огня, и нет проку вопить: «Невероятно!» всякий раз, как оборачиваешься и видишь что-то необычное. Все это была лишь его собственная загробная жизнь.