Раскрыв саквояжи, монах принялся выкладывать на столешницу различные металлические инструменты. Как-то раз довелось видеть принадлежности полкового хирурга. Вещи монаха были очень похожи на то, чем отнимали ноги и руки у раненных солдат. Хотя какой он, к черту, монах! Справа сдавлено дышал драгун.
Изредка незнакомец поднимал до уровня глаз очередной инструмент, извлекаемый из саквояжа, и вертел перед собой, словно любуясь. Мы тоже смотрели на жуткий метал в руках монаха, не в силах отвезти взор, движения церковника воздействовали завораживающе.
Я тянулся к воровской магии. Моему внутреннему взору никак не удавалось вскрыть устройство замка на плоских кольцах, какими были прикованы к стене руки. Там замок не должен быть сложным, и магия сама вскроет его, однако я не чувствовал ничего. Вместе с магией приходит легкий прилив сил и эйфория, которые тают за несколько ударов сердца, растворяясь внутри. Затем появляется нужное, к чему устремился всем своим естеством: ночное зрение, острый слух, бесшумный шаг, слияние со тьмой или проникновение в устройство замка. Но только не сейчас! Я натыкался на пустоту раз за разом, когда искал дар Харуза.
Щелкнув механизмом, замыкающим саквояж слева от себя, церковник аккуратно поместил его под стол. Потом, повторив то же самое со второй сумой, монах развернулся и, не поднимая склоненной головы, сделал несколько шагов в нашу сторону. Остановился он в двух футах от стены, как раз между нами, и кашлянул. Столь обыденное действо, но я вздрогнул, мне начинало казаться, что перед нами не совсем человек.
Это был инквизитор - над сердцем вышит красный крест! Вот почему Велдон столь пристально следил за мной! Кого же он прислал? Конгрегация Вселенской инквизиции всегда славилась умением вести допрос с пристрастием, однако стоило инквизитору произнести первые слова, и я понял, что ошибся. Человек в рясе с красным крестом не имел ничего общего с инквизиторами Бранда.
- Вы будете называть меня святым отцом, - заговорил монах. Его речь звучала правильно, но одновременно резала слух явным огсбургским акцентом. Имперец поднял руки, чтобы откинуть капюшон. Пальцы, высохшие и тонкие, как у мумии, медленно опустили на плечи убор.
Я непроизвольно отпрянул. Голова без растительности, даже без бровей, и лицо, обтянутое желтоватой нездоровой кожей с выпирающими скулами, серыми тонкими губами и глубоко посаженными глазами, создавали впечатление ожившего и заговорившего черепа. Особенно при тусклом свете единственного светильника, подвешенного под потолком позади инквизитора.
Отступив на несколько шагов назад и упершись спиной в стену из грубо обтесанного камня, церковник сложил руки на груди и неспешно осмотрел Тейвила, с ног до головы, скользя по нему колючим взором. Потом также оценивающе оглядел и меня, отчего я занервничал. Никак не удавалось настроиться на нужный лад, чтобы нащупать ниточку к воровской магии, но с упорством и одновременно нарастающим чувством досады продолжал свои попытки. Я уже забыл, когда прежде не получалось прикоснуться к магии.
Монах вдруг спросил:
- Есть ли среди вас двоих чернокнижники?
Я замер, по мне снова пробежала дрожь, то ли от холода, то ли теперь от вопроса инквизитора. Порадовался про себя скудному свету фонаря, что скрыл предательскую реакцию моего тела на странный вопрос церковника. Но может ли тот видеть меня насквозь?
- Оберст Даман, - продолжил инквизитор, - уверил, что этот уровень подземелья идеально защищен как от внешнего колдовского проникновения, так и от ворожбы внутри. Здесь черное волшебство не возымеет силы и...
Церковник оборвался на половине своего утверждения. Он переводил взор с меня на Тейвила и наоборот. Губы чуть скривились, словно от брезгливости, но взгляд пылал опасным огнем. В его глазах отражались отблески костров инквизиции из прошлого Орнора. Весьма недалеко прошлого.
...и любая магия доставит вам гораздо больше страданий, когда мы на начнем, - закончил недосказанное монах, улыбнувшись. Вернее, он полагал, что улыбается, а на самом деле еще сильнее становился похож на говорящий череп. - Разумеется, если между нами возникнет недопонимание. Но, когда мы начнем понимать друг друга, его светлость герцог Альбрехт выслушает вас, тогда сможете рассчитывать на его милость и смерть. Вернее, то, что от вас останется, наконец, дождется ухода в мир иной для встречи с Создателем.
Инквизитор продолжал улыбаться, и смотреть на него было невыносимо. Любая предсмертная маска из гипса выглядела бы гораздо более живой, чем лик нашего палача.
- Да пошел ты! - рыкнул барон. Я поймал взгляд Ричарда, когда он посмотрел на меня. В нем смешались ненависть и отчаянье загнанного зверя.
- Оберст Даман предупреждал, - притворно вздохнул монах. При этом его глаза не мигая уставились на гвардейца. Ненадолго, но этого времени мне хватило, чтобы поймать себя на малодушии. Я был рад, что Тейвил нарочито приковывает внимание инквизитора к себе, а, значит, пытка начнется с него, и у меня еще будет драгоценное время. Чтобы подышать полной грудью или найти путь к магии. Если это вообще удастся!
Я запаниковал! Предо мной словно стена! Неужели инквизитор не врет, и Даман сказал правду, а окружающие стены на самом деле гасят магию? Помнится, в книгах о войнах с расами нелюдей встречались упоминания про защитные чары, что накладывали святые отцы на темницы для важных пленников. Только откуда Даману о том знать? Оберст Даман! Как ему в полковничьем чине, когда был генерал-губернатором? Я чуть не взвыл! Что за мысли сейчас в голове? Какое мне дело до предателя Конрада Дамана, когда нет и не будет моей воровской магии, а, значит, гаснет последний призрачный шанс на побег!
Инквизитор склонился к столу со своими приспособами для пыток, он снова перебирал их, бормоча что-то неразборчивое себе под нос.
- Не поминай лихом, Христофер, - прошептал Ричард.
- Гард. Николас Гард.
- Пусть будет Гард.
Тейвил уронил голову на грудь. Его пересохшие губы произносили слова молитвы. Не хотелось верить, что он сломался, но я и сам на грани отчаянья. Нам суждена мученическая смерть, и небо проявит неслыханную милость, если умрем быстро. Проклятый пепел! В отличие от Ричарда, я не мог вспомнить ни слова молитвы! Лишь взывал к милости Бога Отца и Бога Сына! А в голове только сквернословия и богохульства. Небеса никогда не примут мою черную душу! Ей уготована дорога в Ад!
Монах по-прежнему звенел железками.
За дверью послышались шаги. Я превратился в слух, моля двуединый Святой Дух, чтобы это шли к нам. Хотя бы это, Боже! Я искал надежду буквально во всем, что бы это ни оказалось, даже в чьих-то шагах! В дверь настойчиво затарабанили кулаком.
- Открывайте! - прогремел требовательный железный голос Велдона.
Монах в черной рясе не подал вида, что происходит что-то стоящее внимание.
- Отворяй, сукин ты сын, - прошипел Тейвил. Его церковник услышал, он резко вскинул подбородок и уставился на барона своим змеиным немигающим взглядом.
- Открывайте! - снова забарабанил по дубовым доскам отец Томас. - Именем... У меня лично распоряжение его светлости насчет заключенных!
Упоминание герцога Альбрехта подействовало на имперца. Спустя несколько мгновений он раскрыл дверь, но при этом встал так, чтобы перегородить вход в камеру.
- Отец Франс, - произнес Велдон. За его спиной был ещё кто-то.
- Отец Томас, - ответил огсбургец, учтиво склонив голову, но не сдвинулся с прохода. Ничуть не смутившись, Велдон шагнул вперед и едва не уткнулся своим носом-картошкой в ястребиный клюв имперца. Бросилось в глаза, что их рясы разных цветов: черная у отца Франса и коричневая у Томаса Велдона.
- Немедленно пропустите! Его светлость поручил принять исповедь у всех узников, кто захочет покаяться перед смертью. Вы, отец Франс, будете препятствовать мне?
Имперец неохотно отступил на два шага. Вслед за Велдоном в камеру зашли еще двое инквизиторов в коричневых рясах. Огромные и крепкие, широкоплечие; монашеские рясы смотрелись на них совершенно чужеродно. Типичные трактирные вышибалы, даже выражение на лицах соответствующее. Напускная маска равнодушия и глаза, не блещущие особым интеллектом.