Я крикнул «браво!», каждый бросился к своему оружию; шкаф открыли, и Сорьель, взведя курок незаряженного пистолета, первым устремился вперед.
Дико крича, мы рванулись за ним. Здесь, во мраке, разыгралась чудовищная рукопашная битва; после пятиминутной невообразимой свалки мы выволокли на свет грабителя, старого грязного оборванца с седыми космами.
Грабителя тут же связали по рукам и ногам и усадили в кресло. Он не проронил ни слова.
И тут Сорьель провозгласил с торжественностью, иногда свойственной пьяному человеку:
— Этого мерзавца нужно судить!
Я был так пьян, что его предложение показалось мне совершенно естественным.
Ле Пуатвену было поручено представлять защиту, мне — поддерживать обвинение.
Старый грабитель был единодушно приговорен к смерти, если не считать единственного голоса — голоса его защитника.
— Давайте же приведем приговор в исполнение! — сказал Сорьель. Но из щепетильности тут же возразил себе: — Впрочем, нехорошо, если он умрет, не получив утешения религии. Может, поищем священника?
Я сказал, что уже поздно. Сорьель предложил мне взять эту обязанность на себя и велел злодею мне исповедаться.
Старик минут пять с ужасом таращил на нас глаза, спрашивая себя, к кому это его занесло. Наконец глухим, пропитым голосом он вымолвил:
— Посмеяться хотите, выходит.
Сорьель силой принудил его стать на колени и, боясь, что родители этого нечестивца пренебрегли в свое время обрядом крещения, вылил ему на голову стакан рома. После чего сказал:
— Исповедуйся этому господину; твой последний час пробил.
Совсем потерявшись, старый мерзавец завопил: «На помощь!», — да так оглушительно, что пришлось заткнуть ему рот платком, иначе он перебудил бы всех соседей. Тогда он стал кататься по полу, брыкаясь и извиваясь, опрокидывая стулья, круша холсты в подрамниках. Наконец Сорьель, выйдя из себя, крикнул:
— Прикончим его!
И, прицелясь в распростертого на полу горемыку, нажал курок пистолета. Собачка слабо и сухо щелкнула. Вдохновленный примером, выпалил и я. Ружье, поскольку оно оказалось кремневым, дало искру, повергнув меня в изумление.
Тут Ле Пуатвен вполне серьезно задал нам такой вопрос:
— А вправе ли мы убивать этого человека?
— Но ведь мы осудили его на смерть! — с недоумением в голосе воскликнул Сорьель.
Ле Пуатвен продолжал настаивать:
— Штатских расстреливать не полагается; его следует отдать в руки палача. Так что давайте отведем его в полицию.
Такая мотивировка показалась нам убедительной. Старика подняли и, поскольку идти он не мог, уложили на доску от стола для муляжей, крепко-накрепко привязав к ней; мы с Ле Пуатвеном несли его, Сорьель, вооруженный до зубов, замыкал шествие.
У полицейского участка нас остановил часовой. Вызванный им начальник узнал нас и, будучи постоянным свидетелем наших затей, дерзких шуток и немыслимых безумств, лишь посмеялся; нашего пленника он взять не захотел.
Сорьель вздумал было настаивать, но офицер сурово посоветовал нам не подымать шума и отправляться домой.
Отряд вновь двинулся в путь и вскоре вернулся в мастерскую.
— Что же нам делать с вором? — спросил я.
Ле Пуатвен, расчувствовавшись, стал нам доказывать, что бедняга, должно быть, страшно устал. Действительно, все еще связанный и прикрученный к доске, с кляпом во рту, он выглядел так, словно был при смерти.
Тут и я испытал вдруг прилив неистового милосердия, милосердия пьяницы; вынув кляп у него изо рта, я спросил:
— Ну что, старичок, как дела?
— Да уж хватит с меня, черт побери! — простонал он.
И тут Сорьель обошелся с ним, как отец родной, освободил вора от всех пут, помог ему сесть, стал говорить ему «ты», и, дабы поддержать его силы, мы, все трое, поспешили заняться приготовлением нового пунша. Грабитель спокойно сидел в кресле и глядел на нас. Когда напиток был готов, ему вручили стакан; мы готовы были поить его с ложечки и чокались с ним наперебой. Наш пленник пил в три горла. Когда стало светать, вор поднялся и невозмутимо заявил нам:
— Так что приходится мне вас покинуть, пора и восвояси.
Мы были безутешны; всем хотелось задержать его хоть ненадолго, но он не пожелал с нами остаться.
Мы пожали ему руку, а Сорьель вышел со свечой в прихожую, чтобы посветить ему, и крикнул вдогонку:
— Будьте осторожны, не споткнитесь в подворотне!
Слушатели от души смеялись. Рассказчик встал, раскурил трубку и, обратясь к нам лицом, добавил:
— А ведь самое смешное в моей истории, что все это — истинная правда.