— Благодарю, — по глубоко въевшейся тюремной привычке Лях не употреблял слово "спасибо". — Я нашел угол. Незасвеченный.
— А мою берлогу какая-то сука спалила, — Писарь зашаркал шлепанцами по коридору. — Едва живым ушел. И ты живой, значит? Ну и слава Богу! Не хочу накаркать, но думаю, что на тебя сейчас тоже где-то заказ оформляют.
— Уже оформили. Встретили меня вчера двое. Один старый друган в ментовском клифте.
— Это, наверно, из бригады Гайдука, у него мусора бывшие, а, может, и не бывшие.
— А другой — зверина, — продолжал лях. — Метра под два ростом, шрам у него через всю морду, глубокий и рваный как борозда. Погоняло у него какое-то странное — вроде "Ткемали". Не пойму, какого хрена лаврушникам от меня надо?
Писарь опустился в продавленое кресло, пригласив Ляха располагаться на диване.
— Зверь, говоришь? В смысле кацошник, с бороздой поперек морды? Знаю такого. Квали его кликуха. Квали, а не Ткемали. По грузински "Квали" и значит — борозда. Но он не на лаврушников работает. Ты Нодарика знаешь?
— Как не знать? По молодости приходилось сталкиваться. А он с кем?
Глаза Писаря недобро прищурились.
— Нодарик — наш враг номер один. Со своими земляками, пиковой мастью, он не корешится. Бандитами руководит. Статья у него, если ты помнишь, неавторитетная была. Прямо-таки позорная была статья — лохматуха мохнорылая. Правда в обиженных ходить ему не довелось, закосил под дурака. Так он сейчас вроде прокладки — и с легавыми дружит, и отморозками заправляет. В политику, гад, рвется. Бойцов под ним немало ходит, все больше из бывших ментов и спортсменов. Так что если война начнется, он у них прокатит за фельдмаршала. Выходит по всему — он на тебя охоту открыл. А с чего вдруг? Вспомни, ты с ним не пересекался?
— Я в полной непонятке, — развел руками Лях. — У Нодарика, помнится, братан имелся. Автандил, кажется. Я с этим Авто как-то неделю на одном кандее парился. Тогда у нас с ним полное взаимопонимание было.
— Авто пацан правильный. Из щипачей. Он с Нодариком не то чтобы совсем в контрах, но не ладит. Тебе бы с ним встретиться не помешало.
Лях покачал головой.
— Попробую. А сам-то как маракуешь, кому я понадобился?
— Всем, — рубанул Писарь. — Мешаешь ты сильно. Ситуация сейчас обострилась — дальше некуда. Все на нерве. Как ты поведешь себя, неясно. Гнуть тебя бесполезно, замочить дешевле. А вреда от тебя кое-кому немало может быть. Особенно если до общака доберешься.
— Как это? — удивился Лях. — Я думал вы меня с кичи потянули, чтобы я этот общак в руках держал, а до него еще добираться надо?
— Все верно, — кивнул Писарь. — Общачок-то наш того, найти сперва требуется. А уж потом и распоряжаться им по уму да по совести. В соответствии с правильными воровскими понятиями. Что это ты приуныл? Не по Сеньке шапка? Слабину в себе почуял?
Лях тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.
— Слабину, говоришь? Нет, дядя, не угадал. Наоборот, теперь я с чистой совестью в эту тему впишусь. Не люблю, знаешь ли, не заработанное хавать. Так где наше благо потерялось? У какого отморозка на святое клешня поднялась?
Писарь состроил хитрую улыбку. Он своего добился.
— Нравишься ты мне таким, Лях. Век воли не видать! Сразу Призрака покойного вспоминаю. Хоть и не было между вами кровного родства, а ты — весь в него. И обличьем, и нутром. Как родной. Так вот слушай.
Лях уселся поудобнее. Рассказ, похоже, предстоял долгий. Писарь прокашлялся, сделал большой глоток чифиря из эмалированной кружки и начал:
— Как ты помнишь, хранилось благо воровское у меня, да у Паши Яхонта. В тот раз, когда мы с тобой впервые свиделись, мы его Призраку ненадолго подбросили. Передержать нужно было, потому что пасли нас с Пашей. Потом Леху замочили, суки рваные. Потом Паша сел надолго, Царствие им обоим Небесное. На бабках я один остался. Братва мне верила, да и сейчас верит, но времена стали меняться. То один кентуха подвалит, то другой, все с предложениями. Крутить, дескать, бабки надо. А то мало проку братве. Но я, сам знаешь, не той закваски.
"Не нравлюсь, — говорю, — ищите другого на замену".
Собралась братва на сходку. Лаврушники верх взяли. Надо, говорят, общак передать кому-то, кто по-современному, блин, мыслит. А я, выходит, пенек замшелый. Тут как раз Циркуль с зоны откинулся. Из наших, староверов, его многие поддержали, особенно Фома вылезал. Пиковые, ясное дело, за него поголовно выступили. Я не возражал, Циркуль вор правильный, косяка не упорет. А мне эта суета уже поперек горла. Циркуль филки пристроил в одно место. "Кара-банк" оно называлось. Навар с них поначалу шел неплохой. И на зонах братва не жаловалась, и Циркуль себе с этого трехэтажные хоромы отгрохал. Только в один прекрасный день один хозяин "Кара-банка" повесился на оконной раме своего кабинета, так что ноги на улицу свисали, другого, Бобром его звали, забили в тюряге, а Циркуля менты в тот же день захомутали и через неделю удавили на Лефортовской крытке. С тех пор про общаковые бабки никто ничего не слышал.