Это было скорее надеждой, чем разумным выводом. Его не узнавали во время таких вылазок лишь потому, что он не надевал монарших украшений. Он убирал все три серьги, говорившие о том, что он третий сын султана, и снимал материнский шарф. А еще он не надевал золото и серебро.
Но хотя все, отмечавшее его как принца, отсутствовало, собственные черты он спрятать не мог. Ни свои волнистые черные волосы, ни золотистые глаза. Таким образом, он все равно оставался Мазеном, при всех своих мешковатых бежевых одеждах. Вряд ли гутра на голове что-то изменит, если они увидят его глаза.
«Успокойся. Ни к чему привлекать к себе внимание».
Он отпил кофе.
И тут же им подавился. Стражники прекратили свое бормотание и уставились ему в спину.
«Что за проклятый день!»
Один из стражников подошел к Мазену спросить, все ли у него в порядке. Он попытался засмеяться, но безуспешно.
– Хорошо, – с трудом выдавил он. – Все хорошо. Спасибо за заботу.
Сердце у него панически колотилось. «Отвернись. Отвернись».
К счастью, мужчина вернулся к своему разговору.
– В последнее время в городе стало больше джиннов.
– Больше? Мне казалось, меры безопасности наследного принца должны были не допускать их в город.
Мазен стиснул пиалу. Для джинна войти в Мадинну означало подписать себе смертный приговор, зачем бы им было сюда вторгаться?
– Кому нужны эти сложные меры безопасности, – пренебрежительно махнул рукой один из мужчин. – Надо устроить публичные убийства. Пускать им кровь, собирать тут же проросшие цветы и раздавать зрителям. Это их отпугнет.
Мазену вспомнилась ужасная серебряная кровь на одежде брата. Где именно Омар убил джиннов и что за жизнь возникла на их крови? Молили ли они, чтобы его бессердечный брат их пощадил? Или безрезультатно боролись до самого конца? Мазену не хотелось представлять себе их умоляющими. Не нравилось думать о том, что их жизни прерываются с пролитием крови.
Было удивительно, до ужаса удивительно, что серебряная кровь, пролитая в отчаянной борьбе, может разбудить природу.
В отличие от человеческой крови, которая всегда говорит только о потере. О боли. Об исчезновении.
Мазен невольно вспомнил, как в последний раз видел мать. Это было десять лет назад, ему было всего двенадцать. Он помнил, что она спала. Или так он подумал. Он пришел с посланием от отца и обнаружил ее неподвижно лежащей на кровати, бесстрастно уставившейся в потолок, с алым пятном на груди.
Мазен медленно выдохнул, прогоняя это воспоминание. Время от времени оно болезненно проявлялось. Мать убил какой-то джинн, поэтому отец запретил ему выходить из дворца без охраны.
Он поднял голову, отчаянно пытаясь на что-то отвлечься. Долго искать не пришлось: всего в нескольких шагах какая-то женщина неподвижно застыла в толпе, улыбаясь ему. Она была высокой и тонкокостной, с красивыми формами и длинными ногами, что подчеркивали тонкие слои шелка и газа в ее одеянии.
В теле Мазена вспыхнуло желание при виде ее сияющего облика, при взгляде в ее завораживающие глаза, которые в свете солнца меняли цвет от кофейно-черного до янтарного.
Он смутно осознавал, что дрожь похоти, пробегающая по его телу, неестественна, однако более влиятельная часть его существа не намерена была об этом думать.
Женщина затрепетала ресницами, повернулась и пошла прочь.
Какое-то странное напряжение повисло в воздухе натянутой струной.
И лопнуло.
Мазен встал и, раздвигая губы в медленной улыбке, двинулся за богиней в хаос базара. Потому что кто же еще это мог быть?
Никогда прежде он не испытывал столь сильного вожделения. Конечно, он должен был последовать за ней. Он должен был… Должен…
Сделать ее своей.
3
Лули
– Что скажешь, говорящая ящерица, тебе хочется засахаренного миндаля или жареных фисташек?
Никто не услышал, что Лули шепчет джинну, прячущемуся под ее платком в теле ящерицы, и никто не услышал раздосадованного вздоха в ответ.
Кадир был в плохом настроении с момента их высадки в Мадинне час назад и постоянно предлагал вернуться к Далии. Лули его игнорировала. Зачем спешить в таверну, когда можно потратить деньги?
– Ну, значит, жареные фисташки.
Она направилась к лотку, приготовив две бронзовые монеты. Владелец, добродушный старик, от которого пахло кунжутом, был рад продать ей мешочек орехов.
– Как приятно снова тебя видеть, Лейла! Приплыла на «Айшаме», да?
Лейла. За эти годы данное ей при рождении имя превратилось в вымышленное: им она представлялась людям, которые не сохранили бы в тайне то, что она – Полночный Купец. Ее это устраивало, ведь забытая личность – это забытое прошлое.