Но душа все равно болит.
Занес в дом и сначала расставил, а потом уже развесил грохочущее, вымороженное, пахнущее свежестью белье; через полчаса приступлю к действу. Не жизнь, а каторга.
Артур тут похвалился успехами. По программе он должен был отлетать тренировку с инструктором на флайт–симуляторе по приборам. Ну, будучи опытным симмером, он показал австралийцу такой класс, что инструктор обозвал его лучшим из курсантов–прибористов за всю свою карьеру. Так что прямой путь Артуру – получение допуска к полетам по приборам.
Очередной читатель «Страха полета» выродил то же, что и все: мол, «на одном дыхании…» В общем, оценил язык повести как делающий честь даже профессиональному литератору. Ну, для порядку сделал мне несколько замечаний. Ему бы хотелось, чтобы я растолковал читателю смысл этого удара в хвосте. Да объяснил бы поподробнее, что это за штука стабилизатор и как он работает. Да заглавие сделал бы не таким двусмысленным, да пафоса побольше в конце. Но главное – просит «каленым железом выжечь» эту «горстку плоти», заметаемую снегом, а взамен поставить герою хрустальный памятник из предсмертных слез. А в общем, сказал спасибо за прекрасную повесть.
Я попытался кое–чего ему объяснить. Но это бесконечно и бесполезно, поэтому сократил письмо, сдержанно поблагодарил в конце за отзыв; отправил ему заодно опус Урана: пусть поучится настоящей критике.
Я этот пёрл Урана перечитываю постоянно. И все пытаюсь понять, почему его не торкнуло – раз, и прав ли он, критикуя мой казенный язык, – два. Ведь пишет он правильно, критика его обоснованна… Но почему тогда читатель – главный судия любого автора – массово принимает мой труд на одном дыхании? Почему законы литературного написания книг, так восхваляемые Ураном, в данном случае не действуют? Значит, существует нечто высшее, что достигает сердца, минуя эти законы?
Заглянул еще раз наобум в свою повесть… и понял, почему Уран мудак. Он вообще не видит внутреннего мира героя, если герой – обычный, нормальный человек. Ему подавай червоточинку… эх вы, пидоры современные.
Я же в характер и мировоззрение Климова всю душу вложил. Нет в современной литературе настоящего героя – так вот вам пилот Климов, герой, делающий дело в любых, самых страшных обстоятельствах. Он не мятущийся, не рефлексирующий, не кидающийся в крайности и делающий при этом ошибки горожанин. Он каменный. Скала. Надёжа. Учитесь, каким можно стать, и стремитесь – вот вам пример. Ну, как Евгений Кравченко.
А Уран – слабак, несчастный человек, не нашедший себя и испытывающий, по его же словам, страх перед пустотой конца жизни. Пристроился билетами торговать… поэт, блин. Гармонию алгеброй пытается поверять.
Я ныряю в текст «Страха полета» и каждый раз оказываюсь в другом мире – привычном, давнем, понятном, напряженном. Люблю перечитывать повесть не от любви писателя к своему детищу – нет. Я просто там живу. Я вылезаю оттуда всегда с мокрыми подмышками. И, по–видимому, мои читатели, воспринимая текст, испытывают что‑то похожее. А поэту Урану – не дано. Он там приводил аналогию с отсутствием музыкального слуха; и верно: он этим чутьем сопереживания не обладает, и говорить с ним об этом бесполезно.
Вот такая у меня напряженная литературная жизнь.
Опубликовали предварительные итоги расследования катастрофы Ту-204. Это уже цифры МАКа.
Итак, посадочная масса 65 тонн, расчетная скорость на глиссаде для такого веса 210; из‑за бокового метра до 11,5 м/сек командир оговаривает: увеличиваем скорость до 230.
Ладно, все согласно РЛЭ. Но скорость на глиссаде они держат 260! И идут строго по продолженной глиссаде, по верхнему ее пределу: проходят ближний на 65–70 м, торец аккурат на 15; я бы торец прошел на 10 и на точку ниже.
Малый газ, машина летит; досаживают на скорости, с перелетом 900–1000 м, но очень мягко – перегрузка 1,12. Скорость касания 230. С этой массой скорость отрыва‑то с закрылками во взлетном положении – 220! А они – в посадочной конфигурации. Естественно, машина дышит. Касние левой, потом передней, потом правой, при этом левая отделяется… По тормозам! Реверс включили сразу после касания… а обжата только одна стойка – створки и не переложились. Компьютер тамагочи решает, что это уход на второй круг, и позволяет двигателям по команде РУР(!) выйти практически на номинал. Бортинженер докладывает, что реверс не включается. Они выключают реверс, машина катится, скорость 208; полполосы позади. Тормозные гашетки обжаты, тормозов нет… Давай снова реверс. А стойки никак не обжимаются – это ж только–только расчетная скорость касания. Кренчики туда–сюда: то одна нога, то другая отделяется, и сигнала о синхронном обжатии двух основных стоек все нет. А на этот синхронный сигнал завязана блокировка створок. И торможения