Чувство спокойной гордости.
Ох и любишь же ты себя…
Костя передал мне привет от Димы Ширяева. Тот уже за штурвалом не летает, а подсаживается проверяющим сзади; вот и к Косте подсел недавно. Ну и разговорились о Красноярске, в частности, и Ершова вспомнили. Дима между делом критиковал меня, что, мол, во время оно я закрыл такой хороший рейс на Львов… Ну, пусть простит. А так‑то он отзывается обо мне хорошо. Дык… а попробуй теперь сказать о Ершове плохо – могут и не понять.
Вчера вечером сходили к детям на оладьи. Тоненькая Оксана сноровисто хлопотала у плиты, мы с Надей и Игорем пожирали горячие нежные оладьи с добавленной в тесто капустой… объедение; пробовали разные чаи, которыми благодарные больные буквально завалили детей. Короче, семейная атмосфера.
Спрашиваю: ну как, освоилась на новой машине? Вроде да, как будто век на ней ездила… но вот правой стороны все‑таки еще габаритов не чувствует.
Пришла с танцев внучка, разделась – крупная, красивая, спокойная, величественная… И мы вокруг нее завертелись, глаз с нее не сводили. Она теперь центр семьи, она наша надежда, всё для нее. Счастливая Оксана быстро убрала за собой, присела рядом с нами, клюнула оладышек… Потом хвалились обновками: Юлька демонстрировала новые туфли, Оксана показывала платья. И такое разлилось тепло, такая уютная обстановка охватила, что уходить не хотелось. Как живой воды хлебнули.
Шли домой мимо парка, в который Надя вложила в молодости свое здоровье. Старый парк помолодел, зазеленел, только упрямые вязы все еще не верят, что через неделю лето, стоят угрюмо–голые. Надя ворчала, что ни одна собака не вспомнит, кто возродил парк. А я подумал: люди все равно в душе скажут человеку спасибо, а назовут имя или нет – не главное. Главное – след на земле оставлен, для людей.
Эдуард поделился своей печалькой: летал с двумя пассажирками, и на посадке во время пробега Бекас его скапотировал: подломилась передняя стойка по старой трещине; ну, обошлось, только всех залило бензином. Вины его нет, но неприятный осадок остался; друзья рекомендуют немедленно слетать на чем‑нибудь другом, чтобы сбить начало возможной фобии. Хотя что ему страхи – он старый парашютист. Ну, написал я ему пару ободряющих строк. Он еще зовет меня в конце июня на слет СЛА в Уфу, за их счет. Нет, отказался я.
Вообще, с Бекасами произошло столько инцидентов, аварий и катастроф, столько на них погибло пилотов, что поневоле приходишь к мысли: это детище Меглинского в смысле пассивной безопасности явно неудачное. Ну, не мне судить; я делаю выводы только по информации в сети и отзывам летчиков.
Перечитал письмо Виктора Баравкова, вновь открыл его страницу на Прозе, а там новый рассказ: о первом полете мальчика пассажиром на самолете, полете, ставшем первой ступенькой на пути в реальную авиацию. Пронзило до слез: автор явно одарен талантом сказать что‑то свое, главное, большое. Пусть язык его еще не развит, пусть грамотность не на высоте – главное, на высоте его сердце. А талант есть.
Но не так‑то просто написать открытую рецензию. Я очень осторожно теперь выкладываю свои мысли в сеть. Может, просто дать краткий ответ и указать свой е–мейл? А в личной почте уж распишусь, побеседуем.
Так я и сделал.
Тут же день Кирилла и Мефодия был. В Москве к нему приурочили праздник русской словесности и русской песни. На Красной площади устроили действо: полуторатысячный хор пел советские песни, те, что все поют; народ активно подпевал, было много молодежи. Церковь там хорошо постаралась тоже. Короче, завершилось все хором Глинки «Славься», пушечным боем с фейерверком и маршем «Прощание славянки». Мы с Надей смотрели шоу с удовольствием. Полезная инициатива, объединяющая славянские народы.
Еще раз перечитал ветку на авиа ру, посвященную «Дневнику графомана». Один пост мне там понравился: типа, хорошо Ершов отхлестал современную молодежь, честно и откровенно!
Таки да. Лишний раз убеждаюсь: современное молодое поколение столь быстро вознеслось в горние выси рыночного капитализма, что выложенные мною на суд общественности призывы и человеческие ценности выглядят в его глазах кучкой гниющих помоев. Я это поколение чуть презираю и сильно жалею: им никогда не понять… Да они и не нуждаются; у них свое понимание. И я этого своего презрения от них не скрыл.
Вот, дожил я до того момента старости, когда рушится вся твоя система ценностей, безжалостно раскачиваемая новой жизнью. И ведь понимаю, что правда за ними. И заключается эта правда не в том, что она есть истина, а в том, что ее признает нынешнее большинство.