Розановым зачитываются креаклы, возненавидевшие прохождение в школе русской литературы. И что они сами‑то дают человечеству? Обществу потребителей… Болотную площадь?
Я же, к примеру, как любил Толстого, так и люблю. А тех, кто фанатически его критикует, шлю нах. Так же точно и с Гоголем. Слон и моськи.
Поэтому я и послал этого Прокуратова. Он уж слишком вцепился во все то, что, как ему кажется, помогает отряхнуть с себя путы соцреализма. А уж как он Горького ненавидит!
Но разумные мысли я приму от любого человека. Как, к примеру, вышеприведенное высказывание Розанова о Родине. А на его религиозно–философски–эротические взгляды мне плевать, как и на еврейский вопрос.
Еврейский вопрос. Ой вэй. Для меня его не существует. Есть простой ответ: делай свое дело, будь порядочным, не прыгай в глаза, заслужи авторитет делом, покажи руками – и я с удовольствием сяду с тобой на равных за одним столом. Как вот за честь почитаю – с Гульманом.
А Горький есть Горький. Песня о Соколе, Песня о Буревестнике и сейчас для меня как светоч:
«Я знаю Солнце! Я видел Небо!»
«И гагары тоже стонут… Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни – гром ударов их пугает»… пидарасов.
Къеркегоров с Розановыми и Гершензонами фтоппку. Я – не нуждаюсь. И пусть креаклы и слюнявые бездельные интеллигенты забросают меня камнями – пошли и они в задницу. В семьдесят лет я выработал свои собственные взгляды на жизнь
На форуме вновь тема об авторитарности КВС. И вновь вторые пилоты предъявляют претензии.
Мне кажется, авторитет КВС, особенно старой школы, упал нынче из‑за двух причин. Первое – изменилась философия полета в сторону буквального, до запятой, исполнения процедур. Полет по понятиям старого капитана теперь считается чуть ли не преступлением. И это, в общем, объективно, — правильно.
Второе – в авиацию хлынул поток продвинутой молодежи. Для нее не существует авторитетов вообще. А уж по возрасту – и вовсе порется чушь, типа: вы, старые дураки, упертые, а мы грамотнее вас, а нынче грамотность превалирует. Мы проворнее используем гаджеты, чем вы – свой жопомер.
В пору моей летной молодости авторитет КВС в небе был непререкаем. Командир старше и опытнее тебя, а значит, обладает золотым багажом всех знаний, в том числе и практических. Гляди ему в рот – и верь. И если ты ему покажешься, то он научит. А не покажешься – может и карьеру испортить, всего парой слов. Вспомните эпизод в фильме «Экипаж».
Здесь я полностью согласен с подобной же идеологией Великого Летчика Евгения Кравченко: никогда в сложной ситуации не вмешивайся в дела командира – на то он и командир.
А нынешняя философия гласит: в кокпите два равноценных пилота, только у одного из них вдобавок еще есть право типа принимать окончательное решение. Но верное ли оно, это решение – вот в чем вопрос, зудящий в жопе молодого второго пилота. И спор уже идет о том, когда второму пилоту нажимать кнопку ухода на второй круг, если капитан чуть замешкается на ВПР.
В мою пору такие случаи вообще были единичны. Попробуй тронь ту кнопку – тут же по рукам получишь… а то и по шее. Командиры как‑то умудрялись на ВПР принимать верные решения. Я сам свидетель, и описал, как, к примеру, Горбатенко садился в Горьком при нижней кромке метров 45. Я испытал тогда восторг.
Конечно, бывали случаи, когда только вмешательство второго пилота могло еще как‑то спасти ситуацию Но то были отступления от общего правила, допущенные самим разгильдяем–командиром, и второй пилот был просто шокирован. А нынешний второй пилот в подобной ситуации накатает на меня жалобу и откажется со мной летать. И будет абсолютно прав. Да, впрочем, и в мои времена отказывались, я об этом уже писал.
Нынешняя авиация – бзделоватая и недоверчивая друг к другу. Бесчеловечная, одним словом.
Да и как иначе – если экипаж знакомится‑то друг с другом за час до вылета.
Но я‑то, с восторгами своими насчет искусства пилота–инструктора Горбатенко, к тому моменту трижды уже побывал в шкуре КВС. А мальчик пришел из Академии, у него навоз 200 часов, и ни одного самостоятельного. Я‑то – понимал! А мальчик собственно в полетах ни хера вообще еще не смыслит – разве что только в кнопках пытается разобраться, и то путается.
Границы же в воздухе размыты, я об этом не устаю твердить. Там, где мальчик со страху лишь испортит воздух, я приму решение на зыбкой грани; это потребует лишних секунд.
В Казани вон даже вроде опытные авиаторы – но не пилоты, а операторы, – не вписавшись в курс–глиссаду, нажали кнопку ухода, машина поперла, а они и растерялись, да еще сирена над ухом… Дрожащими руками – в первый раз‑то – стали толкать штурвал…. Ну и т. д.