Что ж. Твой ледокол завершил свой путь. Бока помяты… но во льду застывшей авиационной литературы пробит проход. Не затянулся бы только. Но где же караваны?
Караванов пока нет. Так, отдельные суденышки шмыгают. Появилась масса блогов от новоиспеченных пелодов, все похожи один на другой, где превалируют либо отношения, либо растекается серая описательность, приукрашенная массой однообразных фотографий. Это ж несложно: купил фотоаппарат – и щелкай себе. А зритель–читатель доволен: фото – уже в студии! Только листай. Жуй! И шквал оценок, типа вау.
Да и откуда бы нынче, в век прагматизма, в век погони за долларом, взяться призыву к высоким идеалам? Даже у Дениса доминантой идет святое следование правилам, а кружавчиками – обязательные комплименты самолету и красивые фотографии антуража.
Это как если бы оператор станков с компьютерным управлением в цеху, производящем болты и гайки, попытался описать процесс так, чтобы загорелись сердца.
Поэтому абсолютное большинство народа так и говорит: да чё там – работа и есть работа. Подумаешь…
А прочитав Ершова, большинство из того меньшинства, которое его вообще читает, все‑таки загорается. А остальные не вчитываются, их отталкивает: то ли сложность, то ли страх, то ли возникающее чувство собственной неполноценности.
Тут недавно в блогах наткнулся на резанувшую слух фразу. Некий Сергей Гончаренко, aka Экономайзер на Прозе:
…«Несколько лет назад, читая ужаснейшую (в смысле художественного качества) повесть Василия Ершова «Страх полёта», я подумал, что неплохо было бы создать антиподы всем тем персонажам, которые в этой повести фигурировали, особенно нужен антипод Диме – молодому лётчику, над которым автор поизгалялся вдоволь. С детства не терпящий старческого брюзжания, я проклинал не бедных героев, а автора, который сшил для них такие костюмы, которые трещали по швам и совершенно им не шли.
Молодость и авиация – это звучит, это стильно, это, если хотите, гламурно. Старость и авиация – это просто отвратительно».
Попахивает стилем небезызвестного Урана; кстати, аффтар заикается о своей прошлой учебе Литинституте.
Я нашел его страницу на Прозе, этого Экономайзера. Там выложена его повесть о мужской дружбе. Ну, таких повестёв – пруд пруди. Читателей у него набралось пара тыщонок. Но он так понимает, что вот его опус – таки шедевр, а этот ужаснейший Ершов – брюзжащий старик… далекий от стиля и гламура…
И этот околоавиационный мудак, причем, давно, по его словам, увлекающийся авиацией, не может понять, что пилот набирается опыта только к старости, пройдя и щенячий восторг, и стиль, и гламур, да и похоронив немало своих товарищей.
Я тут на курорте взял в библиотеке бессмертного Сервантеса и попытался‑таки вкуриться и понять, что же хотел мне донести через века великий. Терпеливо прочитал первые главы; дальше – уже с трудом, по диагонали. Ну муть. Словоиспражнение, пышное, испанское, средневековое, а за ним – прописные истины, преподанные в каком‑то несерьезном духе, мимоходом.
Мне стало обидно, что я такой вот дурак. Для словоблудия милионов креаклов в течение 400 лет Дон Кихот был такой лакомой пищей, оказался таким взрывателем всяческих веяний и философий, таким полем для интерпретаций… Ну и что это дало нынешнему 21–му веку? И что это дает мне?
Я тоже романтик, но моя романтика реализуется через конкретные связи с реальной жизнью. Герой Сервантеса вызывает во мне досадное чувство напрасно потраченной энергии – и самим Дон Кихотом, и его создателем, и последователями автора, и интерпретаторами разных мастей, всеми этими режиссерами–новаторами, анатомирующими человеческую душу. Так же точно я отношусь сейчас и к великому Достоевскому: ну не те времена.
Ну да, Сервантес тогда был первый; тем он и велик. Потом число последователей поперло валом, но сначала быть первым означало публично подставить себя под общественную порку.
Я тоже пережил кой–чего за свой век. Но размышлять о единстве в человеке двух начал – романтики и прагматизма – не буду. Нечего мне об этом рассусоливать. Я сейчас уже в том возрасте, до которого Сервантес не дожил, и знаю на собственном хребте цену восприятия двуединого в широком кругу.
Времена беззаветных, благородных, жертвенных, романтических героев прошли. Сейчас век голимого, тупого, биологического прагматизма. И даже нынешние редкие язычки романтики подпитываются чисто меркантильными, эгоистическими интересами. В небо идут люди, желающие воплотить свою мечту о полетах, но, извините, – за хорошие бабки. Либо платишь ты и тебе дают летать–порхать вокруг аэродрома, либо платят тебе, и ты тупо пашешь на галерах.